Мэтр Рай - [4]

Потом стало понемногу светать, предметы сделались виднее, и мэтр Рай убедился, что он находится в постели, в номере своей гостиницы. За кофе, разговорившись со своим соседом, читавшим «Le Matin» и ожесточенно бранившим французскую юстицию, которая делает возможным постоянное оправдание «ревнивых и огнестрельных дам», как он выразился, мэтр забыл о своем сне. Он узнал, что первое судно, идущее в Севастополь, должно отплыть только утром следующего дня, — и поэтому вечером, когда стемнело, он отправился гулять по городу, отказавшись от услуг проводника, которые ему усиленно предлагали.

Он прошелся по Пера, увидел, что ничего нового на ней не появилось, и решил пойти в ту часть города, которой не знал. Он выбрал наудачу одну из маленьких улочек, идущих вправо от Пера, вниз, долго шагал по ней, пересек большое турецкое кладбище с покривившимися мраморными столбиками памятников, и очутился в Касим-Паше. Он забирался все дальше и дальше вглубь, несколько раз сворачивал, не заботясь о том, куда его приведет дорога, — и когда захотел вернуться, то напрасно проблуждал полчаса и вернулся на то место, где уже был и куда вовсе не собирался возвращаться. Он побродил некоторое время по пустым узким улицам, между деревянными домами с решетками на окнах и понял, что без посторонней помощи ему будет трудно выбраться из этого лабиринта. Кругом стояла тьма: один жалкий керосиновый фонарь освещал сухие камни на неровной мостовой и слой серой пыли, лежащий на крыльце ближайшего дома. Мэтр постоял минут десять: никого не было. Потом прошел высокий худой турок в чалме, который ничего не ответил, когда мэтр спросил его, не может ли он указать дорогу на Пера. Когда мэтр, рассердившись, попытался приблизиться к турку, тот вдруг пустился бежать. Сознавая всю нелепость погони, мэтр все-таки побежал за ним и, конечно, догнал бы его; но турок вскочил в какую-то подворотню, и мэтр остался на улице. Пожав плечами и выругав всех турок на свете, мэтр принялся идти с ожесточенной быстротой и старался только не сбиваться с раз взятого направления. Через полчаса он уже был на Галате в маленьком ресторанчике; хозяин-грек возбужденно спорил с каким-то экзотическим матросом, наряженным в венгерку; в углу старик слепой играл на бандуре и мальчик поводырь смирно сидел рядом с ним, подложив под себя загорелые, обнаженные до колен ноги, покрытые золотым пушком. Черноволосая девушка в красной кофте и серой клетчатой юбке подсела к мэтру и сказала как бы между прочим: — I love you, darling[8].

Мэтр посмотрел на нее и ничего не ответил.

— Я люблю вас, дорогой земляк, — проговорила она по-русски.

Мэтр опять промолчал. Но девушка не смутилась. Она приложила руки к сердцу, хрустнула пальцами и произнесла, совершенно правильно выговаривая по-французски:

— Je vous aime, mon cheri!

— J'aurai voulu vous repondre de la meme facon[9], — резко сказал, наконец, мэтр. Но девушка не поняла его ответа, так как знала по-французски только одну фразу. Она начала ругаться, смешивая турецкие, еврейские и греческие слова, и мэтр дал ей лиру, чтобы она замолчала. Он получил за это липкий поцелуй: она обняла его, в глазах его потемнело, и он вспомнил свой последний сон. — Почему со мной случается только то, что я уже знаю? — пробормотал он и поднялся со своего места; грек-хозяин, улыбаясь и приводя в движение всю кожу своего лица, проводил его до дверей. Мэтр пошел в свою гостиницу, не обращая внимания ни на что и не видя, как горят огни на Босфоре, как вьется виноград на старинных стенах, как белеют в темном воздухе недалекие здания Нишатанж'а и какими приземистыми и маленькими кажутся каменные орлы на здании германского посольства.

Через день мэтр был в Севастополе.

Он курил, сидя на скамье Приморского бульвара. Рядом с ним сидел Смирнов, один из российских агентов Surete Generale, довольно известный в своих кругах, очень энергичный и живой человек — и вдобавок старый товарищ мэтра по Сорбонне. Смирнов быстро говорил мэтру, все время для шутки вставляя в свою речь сложные времена: il avait fallu que je lui donnasse quelque chose[10], — о том, что, по его мнению, следует сделать.

— Я очень рад, что это поручили тебе: ведь у тебя есть счастье; а без счастья там ничего не сделаешь. Этого негодяя с собаками не сыщешь. Мне предложили это дело, но я отказался: меня узнают там сразу же, хотя бы я надел турецкие штаны и черкеску. Но я должен тебя предупредить, что ты будешь иметь дело с серьезными людьми.

Он сделал паузу.

— Ils n'ont pas froid aux yeux[11], — сказал он, продолжая думать о тех людях, с которыми предстояло встретиться мэтру. — Но, в сущности, ведь только в опасности есть соблазн и удовольствие.

Мэтр не сразу ответил. — Ты находишь, что я не прав? — спросил Смирнов.

Перед их глазами стояло несколько деревьев; за деревьями виднелось блестящее и гладкое море. Вдалеке из синей воды вставали очертания Михайловской крепости; свинцовые горы громоздились справа. Было как-то очень пусто; дул ветер, в городе звонили колокола; и сверкание моря, и мрачные отблески лиловой глины на берегу, и тяжелые звуки колокола, и неподвижный солнечный воздух непонятно почему, но явственно для мэтра, подчеркивали его страшное бессилие и одиночество. Та тоска, которая в начале путешествия охватила только одну часть его сознания, теперь окончательно овладела им.