Мэтр Рай - [2]
Мэтр Рай сел в кресло, закурил трубку и сделал усилие, чтобы забыть о том тревожном и пронзительном чувстве, которое он начал испытывать так недавно и которое можно было бы сравнить с предчувствием несчастья, если бы это не случилось с мэтром в первый раз за всю его жизнь. Но, несмотря на некоторую рассеянность, мэтр по привычке успел заметить те мелкие подробности, которые казались более всего характерными при поверхностном осмотре пассажиров: толстый бумажник русского — коммерсант переложил его из одного кармана в другой, ища какую-то газетную вырезку, — бегающие глаза грека, сложную сеть красных жилок на лице патера и заштопанные локти на прекрасном костюме боксера. — Денег у него немного, — подумал мэтр. — Впрочем, возможно, что это его дорожный костюм и он просто человек экономный. — Вряд ли, — ответил себе мэтр и тут впервые заметил, что пароход начало качать. — Вряд ли: для этого он недостаточно сообразителен.
Уже стали не видны огни Марселя. Мэтр сидел с полузакрытыми глазами; у него слегка шумело в голове, хотя он ничего не пил. На спутников он больше не смотрел; но несколько раньше его внимание было привлечено актрисой и боксером: боксером — потому, что тот был прекрасным образцом атлетической фигуры, актрисой же оттого, что воспоминание о ней заставило мэтра на секунду потянуться и привести в движение и напрячь мускулы своего тела. И вдруг мэтру стало казаться, что уже не в первый раз он едет на этом пароходе и видит этих людей, и точно давным-давно он так же ехал по морю и испытывал ту же странную тоску, и что потом он долго пробыл в забытьи и темноте, и когда опять открыл глаза, то уже забыл обо всем. Пароход качало все сильнее. У актрисы сразу же началась морская болезнь: ее спутник с испуганным взглядом побежал зачем-то в каюту. Тело актрисы сводило, кожа на ее лице посерела. Мэтр отвел от нее глаза и увидел боксера, которого громадная фигура согнулась пополам: боксер кряхтел и вращал головой. Взгляд патера, устремленный вверх, показался мэтру удивительно бессмысленным. Юноша-грек, не страдавший от качки, похлопывал патера по спине; патер поворачивался, чтобы указать греку на все неприличие его поведения, но только смотрел, и вздыхал, и не мог произнести ни слова.
Мэтр Рай пошел в свою каюту. Было около одиннадцати часов вечера. Мэтр ощущал в горле неприятный привкус от съеденных за ужином макарон, которые экономный повар приготовил, должно быть, на несвежем масле. Мэтр лег на койку и закрыл глаза, думая, что тотчас же уснет, как всегда. Это, однако, ему не удалось. Качка продолжала усиливаться: каюта опускалась и выпрямлялась — то справа налево, то сверху вниз. Ныряя и поднимаясь на своей койке, мэтр Рай следил движение неровных теней на полу, которые мерно ходили за вздрагивающей и вращающейся лампой. Неприятный вкус макарон все усиливался, усиливался также легкий звон в ушах и голове. — Я болен, — в первый раз подумал Рай. Ему показалось, что дверь каюты медленно открывается. Он посмотрел внимательнее; дверь была неподвижна. Но зато в кресле мэтра сидел неизвестно как и когда вошедший в каюту боксер. — Что вам нужно? — спросил мэтр. Но боксер ничего не ответил; и мэтр решил оставить его в покое. — Только как он сюда попал? — удивился мэтр и тотчас же забыл об этом вопросе. Пароход качало по-прежнему. Мэтр Рай глядел на боксера и с каждым взмахом койки, казалось, приближался к нему; но кресло неизменно повторяло движение койки и оставалось недосягаемым. Тяжелый шум моря смешивался со звоном в ушах, и когда мэтр Рай попробовал заговорить вслух, он не услышал собственного голоса. Мэтр замолчал; он продолжал пребывать в непривычном ему мире каких-то образов и звуков; его не переставала путать их тревожная несущественность.
— Боксер, — с усилием подумал мэтр, и койка медленно полетела к креслу. — Боксер путешествует и зарабатывает деньги кулаками. Потом вернется в свой Буэнос-Айрес и узнает какую-нибудь гадость: например, что у его жены есть любовник. Это, наверное, неприятно.
Пароход бросало из стороны в сторону. Мэтр, уставив неподвижные глаза на боксера, продолжал думать:
— Да, а потом эти прекрасные мускулы станут дряблыми и ни одна женщина… Он не мог вспомнить, что — «ни одна женщина». — Да, ни одна женщина не захочет ему принадлежать… Если он, конечно, не заплатит. А потом и женщин не будет нужно. И останется смерть и воспоминания.
И удивительно и неожиданно мэтр Рай вспомнил юношу-итальянца. Это было тогда, когда мэтр жил в Милане и благодаря его усилиям итальянская полиция раскрыла заговор анархистов. Юноша, о котором вспомнил мэтр, был одним из деятельных членов партии и ближайшим товарищем Рая. На очной ставке, узнав, что мэтр — француз и провокатор, он закричал ему в лицо:
— On te rappelera ca un jour!
— Vous etes un comedien[3], — ответил тогда мэтр.
— Теперь он сидит в тюрьме, — думал мэтр. — Конечно, комедиант я, а не он. А когда он выйдет из тюрьмы и встретится со мной?.. Я не боюсь его. Но что я ему отвечу? Я болен, — опомнившись, сказал мэтр.
