Меткое московское слово - [91]

* * *

Часовня для мертвых тел при старых полицейских участках — совсем в наше время забытое и навсегда ликвидированное учреждение. В провинции их называли иногда «морг», чаще «покойницкая», «мертвецкая», «отходная», «убогий дом» и «божий угол». Собственно, все учреждение состояло из ветхого, старого, гнилого сарайчика или из специально пристроенной к казенному зданию неотапливаемой комнатушки, не имевшей для проветривания ни форточки, ни окон. При приближении к ним в летнюю пору вас обдавал смрад, запах гнили, плесени, затхлости и иногда ладана. Смесь этих ароматов заставляла брезгливых поспешно, зажав нос, удалиться. Обстановка часовен была самая упрощенная. Несколько простых, не прикрепленных к стенам деревянных скамеек, подобие нар на козлах, посредине стол, обитый ржавым железом, и в правом углу две-три почерневшие от времени пожертвованные доброхотами иконы. За ними — сухая верба, полинявшие бумажные цветы и записочки с молитвами. Везде, где только возможно, тела на скамьях, нарах и просто на не знавшем мытья полу. Вид жуткий, отталкивающий, вызывающий отвращение. Следует добавить к этому, что в ясный день возле кружатся стаи крупных, жирных, переливающихся на солнце сине-радужным цветом мух. Насекомые суетливо ползают по лицам невольных «клиентов», концентрируются на складках их глаз, рта и делают попытку садиться на входящего. Все это травмирует нервного и впечатлительного человека.

Обслуживались божьи углы инвалидами, старыми солдатами и просто «призреваемыми» богаделен. Числились они на службе при полиции, получали ничтожный оклад, крохотную квартиру и существовали большею частью за счет денежных подачек от родственников умерших, с доходов от обмывания тел, назначенных к церковному погребению, и от продажи носильного платья, снятого с «скоропостижных и безродных».

В прежние времена примитивность хранения мертвых тел, протокольное оформление дознаний о смерти, перевозка «вещественного доказательства» из одного участка в другой доходили до курьезности. Пока тянулось следствие, хоронить было нельзя, а время для полицейской канцелярщины исчислялось месяцами. Иной труп, особенно в жаркое время, без предохранительных мер, разложится до неузнаваемости, и только тогда соберутся его анатомировать. Замораживание не практиковалось. Бывало, что вскрывали, ввиду полной невозможности совершить эту процедуру над совершенно раскисшими останками, вместо одного — другого, лишь бы оформить бумажную переписку. Подобранных на улице мертвецов для опознаний «гоняли» на городской управской кляче из участка в участок, пользуясь для этой цели одним, хранившимся всегда при часовне, видавшим виды за многолетнюю службу, простым сосновым гробом.

На санитарные условия «следственно-покойницкого» дела, конечно, не обращалось никакого внимания, и находилось оно в первобытном, доисторическом состоянии, распространяя по городу, в лучшем случае, зловоние, а в худшем — заразу. Посещая морги в провинции, я долгое время не мог отделаться от чувства отвращения и боязни получить какое-либо заболевание. Оригинальный типаж служителей часовен заставлял, однако, забывать и об этих неприятностях. Особенно памятны мне некоторые, кажущиеся теперь редкими, фигуры.

Прохорыч, отказавшийся сообщить свою фамилию, сторож нижегородского морга, с которым я встречался до 1907 г. Старик лет семидесяти, семидесяти пяти, здоровый, сильный, не имевший во рту ни одного испорченного зуба, упорно неразговорчивый, мрачный и с большой солидностью относившийся к своему делу. Прохорыч был безродный солдат из кантонистов, отбывавший в молодые годы наказание в тюремном замке. Происходил он, по слухам, из мещан города Сергача Нижегородской губернии.

Безногий рябой матрос волжской речной полиции — Иван Петрович Сапогов из Казани, отличавшийся редкой небрезгливостью, цинизмом и горький пьяница, никогда не расстававшийся с самодельной, набитой крепким литовским табаком, трубкой. Встречал его я в 1904–1906 гг.

Порфирий Ильич (без фамилии) — муромский «хоронильщик и телообмывщик», как звали его. Ветхий, худой, всегда кашлявший сердитый старик, служивший когда-то камердинером при владимирском губернаторе и получивший за это должность «смотрителя» по протекции. Порфирий Ильич носил по старинке бакенбарды, свисавшие до груди, старательно обривал усы, подбородок и причесывал по-чиновничьи «виски вперед». Встречи мои с ним происходили в 1905–1907 гг., когда этот человек хвалился семидесятидвухлетним жизненным стажем.

Старик при 1-й Тверской полицейской части Москвы, рекомендовавший себя «тельным сторожем», имя и фамилию которого я утратил. Занимался он своей специальностью до 1918 г., и встречи мои с ним сравнительно недавние.

Слушая этих людей, я и сделал короткие записи, казавшиеся мне наиболее характерными.

Имею честь быть младшим унтер-офицером 4-го Сибирского стрелкового полка. Всю службу превзошел: шесть медалей и «Георгия» имею. Пенсия идет и, по настоящему положению, жалованье. Звали в городовые, а я сам сюда. С покойными самому покойней! Кто знакомые к мертвому телу придет, доход имеем…