Метелло - [84]

— Что значит: «им это частично удалось»?

Метелло посмотрел на нее. Между ними никогда не было секретов. К тому же Эрсилия была совсем не похожа на других жен, которые из-за каждого пустяка теряют терпение, так что чем больше у мужа неприятностей, тем тщательней он должен их скрывать — хоть лопни! Откровенно делясь с Эрсилией своими заботами, он всегда более реально оценивал факты и положение, в котором оказывался. При этом он подчинялся не инстинктивному побуждению, а чему-то даже большему, нежели чувство долга по отношению к близкому человеку.

— Выслушай меня.

Хотя на этот раз Метелло кое-что и утаил от нее, рассказав обо всем, за исключением причины, помешавшей ему быть после обеда в Палате труда, Эрсилия ни о чем его больше не спрашивала. И он, умолчав о своих похождениях Идиной, не чувствовал, что провинился или согрешил. Они оба понимали, что более важные события отодвигают сейчас на задний план их личные чувства.

— Завтра чуть свет мне надо быть на стройке, и сейчас я хотел бы поспать хоть часика два, — сказал он в заключение.

Глава XX

В тот день, к семи часам вечера, как раз когда Метелло лежал с Идой в кустах над Терцолле, забастовщики собрались под окнами Палаты труда. Они стояли молча по обе стороны улицы, прислонившись к стенам. Отсюда можно было услышать бой часов на Палаццо Веккьо, и как только пробило семь, Аминта закричал:

— Выходи, Бастьяно! Хоть ты-то не прячься, как хозяева.

Это был вопль человека, охваченного отчаянием; если бы у него было ружье, он способен был поднять стрельбу. Точно так же он мог бы упасть на колени и просить прощения. Никто не пытался остановить его, и никто, даже сам Аминта, не решался подняться на второй этаж в кабинет Дель Буоно, где дверь была распахнута; каждый имел право войти туда и рассказать о своих нуждах. Дель Буоно высунулся из окна и, напомнив им об этом, сказал:

— Вы что, хотите, чтобы сюда пожаловала полиция или солдаты?

Потом он спустился и вместе со всеми направился на площадь Кавалледжери. В одних жилетах, перекинув пиджаки через руку или набросив их на плечи, в кепках и соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, давно небритые, с истощенными от голода лицами, они заполнили небольшую площадь. Аминта был в первом ряду.

— Так как же, Бастьяно, прибыли наконец эти деньги?

Дель Буоно показал телеграмму Боргезио. После окончания подписки в Романье, Милане и Турине флорентийцам причиталось приблизительно две тысячи лир.

— Я думаю, что через два-три дня мы сможем их распределить.

— Завтра мы возвращаемся на стройку! — крикнул Олиндо.

И Аминта сказал:

— Тинаи прав. Вы только все откладываете со дня на день. А главное — это не решение вопроса. Нужно силой заставить Бадолати и компанию пойти на уступки!

В этот момент Метелло лежал на берегу Терцолле, под кустами, в объятиях Идины. Но когда ему рассказали обо всем, он без труда смог представить себе эту сцену и все, что здесь говорилось.

— Нужно припугнуть их! Даже если это пахнет для нас тюрьмой. По крайней мере хоть будет за что расплачиваться, — продолжал Аминта.

— Я намерен вернуться на стройку, чтобы взяться за работу, — сказал Олиндо. — А не для того, чтобы устраивать там скандалы. Мы слишком долго слушались вас. Уверен, что не я один так думаю.

Тут Аминта бросился на него, но их разняли. Дальнейший разговор продолжался уже спокойно (Аминта сидел на камне у ног Дель Буоно, обхватив руками голову). Выяснилось, что у Олиндо нашлось много сторонников. И Бутори, Немец, также поддержал его.

— Можешь не считать меня больше социалистом, дорогой Дель Буоно, но нельзя перегибать палку. Хозяева первыми успели схватить нож за рукоятку, а мы лезем на рожон. Не проткнет ли этот нож нам горло?

Дель Буоно сделал все, что было в его силах. Он ободрял их известиями, полученными от Пешетти, который задержался в Риме специально, чтобы следить за развитием событий.

— Ну, да, — прервали его, — вы предлагаете рассчитывать на Джолитти, будто его и вправду выбрали рабочие.

— Нам ли тебя этому учить?

— Лично я все уже решил, — сказал Немец. Он вынул изо рта стебелек и стал раскачиваться, переступая с носков на пятки, высокий и исхудавший. Его низкий, сильный, от природы вкрадчивый голос и спокойный, убедительный тон смягчали, насколько это было возможно, смысл его слов.

— В Монтеривекки я сказал: будем бороться до тех пор, пока хватит сил. Теперь, Аминта, будь добр, не сердись, лично я играю отбой. И не только потому, что моя жена вот-вот родит, но и потому, что, по моему искреннему убеждению, мы перенесли больше, чем было в наших силах, и больше, чем было условлено.

— Молодец, Немец! — кричали ему.

Но некоторые возражали:

— Сдаться после всего, что мы перенесли! Вот что это значит!

— Стать штрейкбрехерами!

— Как вам угодно, — ответил Немец. — Я никого не прошу идти за мной. И потом, в один прекрасный момент — хотя бы сегодня ночью — я могу и передумать. Но для того чтобы я переменил свое намерение, в мой дом должна заглянуть бабушка Бефана, которая развела бы огонь и накрыла на стол.

И он шагнул назад. Несмотря на свой огромный рост, он, казалось, растворился в толпе.