Метелло - [45]

Произошло это всё три года назад. На деньги, полученные в качестве пособия, они арендовали маленькую харчевню.

— Мы готовили там макароны с сыром, риболлиту[41] и другие наши блюда. Вино мне присылала тетка из Контеа, за деньги, разумеется. Это папина сестра — ты ее помнишь? Ее муж уже давно стал фатторе. Они сколотили неплохое состояньице.

Обедать в харчевню к Тинаи ходили даже десятники и бригадиры, и не только из итальянцев. Казалось, наконец-то они смогут вздохнуть свободно. Но не тут-то было!

Стало известно, что в заднем помещении харчевни шахтеры играли в карты на деньги, и у Олиндо отобрали патент. Чтобы избежать тюрьмы, ему пришлось уплатить штраф, поглотивший весь его капитал.

— Все это была грязная кляуза, все из зависти, потому что они там видеть не могут, если итальянец хоть немножко выбьется из нищеты.

Вернуться в шахту он не мог. Его бы не взяли, да и здоровье не позволяло. Тем временем у них с женой родилось еще двое детей, а старшему сынишке исполнилось только восемь лет.

— Что мне было делать? Через несколько месяцев у меня не осталось ни одного франка и мы все шестеро оказались на шее у Карло.

Олиндо решил вернуться на родину в надежде, что тетка в Ринчине поможет ему устроиться, даст немного земли и с ее помощью они смогут начать все сначала. Но поскольку они опасались, что тетка может им отказать, то нагрянули неожиданно, не написав ей об этом ни слова.

— В первую минуту дядя Асканио хотел донести на нас карабинерам, так как мы вернулись с временными удостоверениями вместо паспортов. Потом они дали нам комнатушку на задворках имения, где мы спали все вместе — я, жена и дети. Сейчас жена работает в имении, ее с первого же дня заставили выполнять всю тяжелую работу. А я при моем здоровье уже через какой-нибудь месяц почувствовал, что не в силах ходить батрачить от двора к двору и жить на правах бедного родственника. Нужно было найти какой-то выход, и, поскольку я видел, что многие из Контеа и Лонда снова начали работать на стройках во Флоренции… Помоги мне, Метелло. Мне до зарезу нужна работа. Мама тоже просит об этом. Когда мы уезжали из Бельгии, она без конца повторяла: «Разыщи Метелло. Ты увидишь, что в беде он тебе всегда поможет. Я вскормила вас обоих одним молоком, и у него доброе сердце. Скажи ему, что мне так хотелось бы его повидать!» Она считает тебя своим сыном, одним из Тинаи. А что, Метелло, ведь, оставшись здесь, ты оказался самым счастливым из всех нас!

И когда они возвращались домой в этот вечер, после почти пятнадцатилетней разлуки, Олиндо спросил его:

— А в Ринчине ты с тех пор так и не бывал?

— Да как-то все не было случая. Сказать по правде, меня никогда туда особенно и не тянуло, — отвечал Метелло.

— А там все помнят о тебе. И Козетта тоже. Ты помнишь Козетту?

— Еще бы! Эта девчонка тогда здорово заарканила меня!

— Видел бы ты ее теперь! Она так растолстела! Здоровенная баба стала. Даже неловко называть ее Козеттой, так не подходит ей это имя. В двадцать лет она ушла в монастырь, но перед самым пострижением — подумай только — взяла да и сбежала с сыном почтальона! За него и замуж вышла. У них теперь три дилижанса и шесть пар лошадей. Всем повезло, кроме меня! — повторил он.

Метелло переговорил с инженером Бадолати, и на следующей неделе Олиндо приняли на стройку чернорабочим.

— Ай да Метелло! Ты и в семейной жизни счастлив, и хозяин тебя ценит и уважает, несмотря на твои убеждения! Но ты этого заслуживаешь, и я даже не завидую.

Так Олиндо благодарил Метелло.

Убеждения?.. Выйдя из-под надзора полиции, Метелло вступил в социалистическую партию. После восьми месяцев тюрьмы и почти года ссылки на острове Лампедуза это казалось вполне логичным.

В ссылке жилось ему не хуже, если не лучше, чем другим. Его послали на строительство казармы для карабинеров, так что он не сидел без дела. Он повстречал там людей, которые ничуть не уступали Дель Буоно и Келлини. И все же для него это было испытанием, которым он не хвастал и о котором не любил говорить.

— Я видел слишком много несправедливости и проглотил слишком много обид. Чем скорее все это уйдет в прошлое, тем лучше. Важно вспомнить об этом в нужный момент. Да вот разве на старости лет, когда буду рассказывать свою жизнь внукам.

Но подобно тому, как тело его достигло полного расцвета к тому времени, когда он вернулся во Флоренцию и вновь начал работать на стройке, ум его тоже стал более зрелым.

Если прежде он стремился не быть ни первым, ни последним, то теперь сама жизнь доказала ему, что на такой позиции долго удержаться нельзя. При всех обстоятельствах толчок делается общими усилиями, и не имеет значения, кто поддал плечом больше, а кто меньше. «Кто сильнее, тот и толкает сильнее, — говорил он. — Так уж оно само получается». Нет ни первого, ни последнего! Тут дело не в мускулах, а скорее в характере и убежденности, в том, желаешь ли ты чего-нибудь или нет, находишься ли по эту или по ту сторону, «потому что мир, — говорил он, — разделен надвое — на друзей и на врагов. А средний путь существует лишь для того, кому не жаль собственного времени или кто боится прозевать свою долю пирога». Он признавал, что бывают исключения: «Есть, пожалуй, кой-какие отступления вправо и влево, но это относится только к друзьям. Иногда они ошибаются — всякий может ошибиться, никто никогда не бывает до конца хорошим или до конца плохим. Даже на самом прекрасном винограде бывают пятнышки, и, полежав немного, он загнивает. Не убегай вперед, подожди, пока события созреют, как гроздья рябины, и старайся идти в ногу с друзьями, не отрывайся от них. Может оказаться и так, что ты был неправ. Иногда даже отвес врет, зеркало и то обманывает; подумай сам — как же тогда не ошибаться, если судишь о человеке! Даже папа римский и тот не безгрешен. Непогрешимых не бывает! А поэтому приглядись к тем единомышленникам, кто знает больше тебя, взвесь, обдумай, постарайся понять и иди за ними. Ты окажешься на правильном пути».