Метелица - [73]

Еще в сорок четвертом он писал, что служит в одной части с Савелием, видел его гибель и сам похоронил после боя. Антип Никанорович и Ксюша верили в возвращение Левенкова в Метелицу и вселяли эту веру в Наталью.

Пришел Левенков в первых числах августа.

Наталья в это утро была на дальнем от станционного шляха поле и не знала о возвращении Левенкова. Сообщил ей об этом Артемка.

— Тетка Наталья! Тетка Наталья! — закричал он еще издали. — Дядька Сергей возвернулся! У нас он!

В первую минуту она невесть чего перепугалась и растерянно стояла среди поля, не в состоянии сдвинуться с места. Как возвернулся? Ну да, вернулся, как все. Но почему у Лапицких? Да потому что где же ему еще быть? Ведь хата ее сгорела, и живет она теперь в небольшой времянке, почти курятнике. Вот дура баба… В следующую минуту Наталья уже торопилась в деревню, а Артемка, еле поспевая за ней, пояснял:

— Командир он, тетка Наталья. Девять звездочек: тут четыре, тут четыре и тут одна, — указывал он на плечи и на свой загорелый лоб. — Как у папки на фотокарточке, только у папки пять было.

— Ага, Артемка, ага… Офицер он, капитан. Как он?

— Что — как?

— Ну, на вид?

— Обыкновенно, — ответил Артемка разочарованно, будто хотел сказать: при чем тут вид, когда разговор идет о звездочках?

— Он с дедом?

— Не, один. Дед с дядькой Тимофеем пошел.

— Ага, ну да, конешно… — И она прибавила шагу.

Левенков поджидал во дворе. И опять Наталья растерялась, не зная, что делать: то ли кинуться на шею, то ли руку протянуть. Так и стояла у калитки, пока Левенков сам не обнял ее.

Сколько раз она представляла эту встречу, давала себе слово не расплакаться, потому как неловко, по деревенским понятиям, пускать слезу незаконной жене, а получилось совсем наоборот.

— Ну, что ты, Наталья, перестань, — смущенно бормотал Левенков у нее под ухом.

Наталья вытерла слезы и застыдилась глядевшего на них Артемки.

— Передай мамке и деду, мы вечером наведаемся. Пойдемте, Сергей Николаевич. С дороги, видать, голодные…

— Что же ты меня на «вы»? — удивился Левенков.

— Прости, — смутилась она. — Это я так… сама не знаю, чего вдруг…

Приведя Левенкова к себе домой, Наталья наконец поверила, что он вернулся к ней и с ней останется.

* * *

Как дорогого гостя встретили Левенкова Лапицкие.

Впятером они сидели за столом в саду, под окном трехстена. Прося, видно, уходилась за день в поле и вместе с детьми отправилась спать. На подоконнике стояла лампа, бледно освещая стол и ближайшую яблоню. Дневной ветер угомонился, стояла тишина, только чуть слышно шепелявила листва, да что-то шуршало в пересохшем огуречнике на грядках. Вверху перемигивались яркие звезды, но с освещенного лампой пятачка ночь в саду казалась черным занавесом, будто они сидели не за столом возле хаты, а на дне глубокого колодца. Наталья с Ксюшей примостились у стенки, Тимофей и Левенков — напротив, на свету, дед Антип — в голове стола.

Зная, что ее лица не видно в тени, Наталья не сводила глаз со своего Сергея Николаевича и, счастливая, прижималась к покатому Ксюшиному плечу. Рядом с Ксюшей было неловко за свою улыбку, за взволнованный шепот, за нечаянный смех, как будто выставлялась перед ее горем, но с собой она ничего не могла поделать — радость так и прорывалась наружу: радость за себя, за найденное наконец счастье, радость за Левенкова, за то, как он складно и умно говорит, за то, что в семье Лапицких стал близким человеком, завоевал дружбу Тимофея и деда Антипа. Ей было хорошо известно, как нелегко добиться дружбы такого человека, как Тимофей, не говоря уже об Антипе: не те мужики, что с каждым полезут целоваться. И хотя Наталье было неловко перед Ксюшей и она сдерживала свою радость, но делала это неохотно. Теперь ей надо было, чтобы и другие радовались вместе с нею.

Левенков держал себя перед Ксюшей как виноватый. Весь вечер взгляд его сторонился Ксюши, и речь постоянно сбивалась, когда рассказывал о Савелии. И Наталья переживала за него.

Левенков рассказал, как в июле сорок четвертого к ним в часть перевели Савелия, как они познакомились и быстро сдружились, а потом, ровно через четыре месяца, он его похоронил. Что перевели из штрафного, умолчал.

— Обидно погиб Савелий. Шальная пуля… — Левенков хрустнул пальцами и уперся взглядом в свои руки. — Под Варшавой было, польскую деревню брали… Орудия выкатили на самую околицу, чтобы в упор бить. Сначала его ранило в ногу. Рана легкая — месяц госпиталя, не больше. А когда санитары стали относить в безопасное место, шальной пулей… прямо на носилках. Санитары и не заметили — когда, потом уже спохватились.

— Смерть — дура, — протяжно сказал дед Антип. — Ей все одно, кого и как. Нет бы выбирала. Тут у нас один возвернулся, Захар Довбня. Ты его, видать, не знаешь… — Он пробормотал еще что-то себе под нос и умолк.

— Могилка осталась? — спросил Тимофей.

— Осталась. Да. В братской могиле его… на станции Домбровизна. Вам сообщили адрес захоронения?

— Он как, сразу?.. — спросил Тимофей и осекся, видать поняв, что об этом в присутствии Ксюши спрашивать не следовало.

— Да-да, сразу, — ответил Левенков поспешно. — Прямо на носилках, тихо, санитары даже не заметили…