Метелица - [25]

Комендант что-то сказал переводчику, тот поднял руку, требуя тишины, и объявил:

— Сейчас будет говорить комендант герр капитан Штубе!

Все притихли. Штубе пожевал сочными губами, медленно оглядел толпу и заговорил по-немецки, слегка кивая головой при каждом слове. Только он закончил, вперед выступил переводчик:

— До сих пор я считал вашу деревню спокойной. Я думал, что в ней живут разумные люди. Но я ошибся.

Переводчик умолк, быстро повернулся к Штубе, заглядывая ему в рот. Штубе кивнул утвердительно и продолжал, громко выговаривая каждое слово.

Солнце только что выглянуло из-за крыш и осветило школьное крыльцо. Комендант стоял, заложив руки за спину, спокойный и строгий. Его красивое лицо не было ни злым, ни добрым. Глаза как-то нехотя оглядывали толпу; казалось, комендант не выспался, хочет поскорее покончить с неприятным делом и укатить восвояси. Ему было около сорока. Весь подтянутый, выхоленный, в мундире с иголочки, высокого роста, широкоплеч. Не походил он на немца в представлении Ксюши: ничего пугающего и противного в этом офицере не было.

«Так вот с кем путается Полина, — подумала Ксюша. — Неужто влюбилась? С нее станет. Но это же немец. Как бы там ни было — немец! Что-то не видно ее. — Ксюша огляделась. Рядом стояли Наталья, батька и Тимофей, который ночевал почему-то в деревне и потому попал в толпу сельчан. — Видать, в Липовке, у стариков», — решила она.

— Да, я ошибся, — переводил штатский. — И сожалею. Вы открыли двери своих домов бандитам. Те, кто им помогает, пусть не ждут милости. Партизаны — бандиты, которых всякая власть карает, как уголовников. И мы будем карать. Вчера в вашей деревне погибли три немецких солдата. У них есть жены, как и у вас, у них есть дети, которые остались сиротами. Честные люди сказали, у кого скрывались бандиты, и мы расстреляли их пособников. Но нам известно, что среди вас есть люди, связанные с партизанами. Кто? Назовите их, и мы вас отпустим.

— Ишь ты его! — проворчал дед Антип и покосился на Тимофея.

Подул утренний ветер. Зашелестели лепестки верб. Потянуло холодком.

Комендант ожидал минут пять, потом снова заговорил таким же ровным, громким голосом. Штатский перевел:

— Если вы будете укрывать бандитских пособников, мы расстреляем по сто человек за каждого нашего солдата! Мы не хотим лишней крови. Назовите их.

Шум прокатился по толпе, как порыв ветра, и утих. Сельчане косились один на другого и молчали. Комендант дал знак, и солдаты подошли к толпе.

— Всем мужчинам стать отдельно! — объявил переводчик.

Зашумели сельчане, заволновались.

— Что ж то буди-ить?..

— Господи, а нас за что ж?

— Стращают, — успокоил Ксюшу дед Антип. — Да тише вы, бабы, детей не пужайте!

— И я с дедом! — попросился вдруг Артемка, но Ксюша схватила его на руки и крепко прижала к себе.

Толкаясь и выкрикивая отрывистые слова, солдаты отделили всех мужчин, включая хлопцев от тринадцати лет и старше. Заплакали бабы, за ними — дети. Все сбились в тесную кучу и ждали, что же будет дальше. Переводчик поднял руку и сказал:

— Господин комендант дает вам пять минут подумать. Выдайте партизан, и вас отпустят.

Бабы засуетились, заговорили громче. От этих разговоров Ксюше стало страшно. Она слышала недовольные голоса, замечала косые взгляды и не знала, что же делать. Назови бабы любое имя, и немцы не станут разбираться — тут же расстреляют. Не столько им нужны партизаны, сколько хотят запугать сельчан. Дед правильно сказал: «Стращают».

— Из-за одного кого-то всем гибнуть? — говорили бабы.

— Нехай сам выйдет!

— А Любка старостова — что ж?

— Никто не знает, где она. Поклеп на человека.

— Потому — староста! Поклеп…

— Акромя Любки есть…

— А если не? Зазря гибнуть человеку?

— А нашим мужикам не зазря? А детям-школятам не зазря?

Всяк говорили бабы, но имени никто не называл. Ксюша стояла ни живая ни мертвая — боялась, что кто-нибудь назовет Тимофея. Не по злобе — Тимофея уважали в деревне, а чтобы обезопасить себя или своего мужа, или подростка-сына, которого отвели вместе с мужиками. Немцам закон не писан, могут и детей порешить. Леньку Кондратовича уже расстреляли. Господи, пронеси!

— Герр паночек! — Гаврилка выступил вперед. — В нашей деревне нету партизан. Это — прохожие какие-то. Партизан мы и близко не подпускаем. Во те крест, герр паночек!

Видать, почуял Гаврилка, что бабы назовут его Любу. А чем староста докажет, что его дочка не в партизанах? И хотя ушла она еще до прихода немцев, но он — староста, с него двойной спрос.

— Nicht wahr? — сказал комендант. — Laßt die Frau kommen.[3]

— Кто из вас Наталья Левакова? — спросил переводчик. — Выйди сюда!

— Господи! — охнула Ксюша и схватила Наталью за руку. — Чего они?

Наталья перепуганно пожала плечами и продолжала стоять, не веря, что вызывают именно ее.

— Наталья Левакова! — повторил переводчик громче.

— Меня, — прошептала Наталья, поглядела на Ксюшу жалобно, будто ища защиты, и вышла из толпы.

Сельчане притихли.

— Где твой мужчина? — спросил штатский.

— Не знаю, паночки, — ответила Наталья дрожащим голосом. — Не знаю…

— Не так давно он был в деревне. Куда ушел, к партизанам?

— Не знаю, — повторила Наталья растерянно.