Метелица - [21]

— Если что, передай Тимофеем…

Он вышел в сад, прислушался к мерному посвисту ветреной ночи, перемахнул через плетень с такой же легкостью, как осенью, и, ловя дрожащими губами свежий воздух, заторопился к лесу.

8

Утренний луч весеннего солнца врывался в щель ставни, пересекая комнату, как лезвие бритвы. Приятный теплый полумрак стоял над мягкой постелью и навевал дрему. Случайная пылинка проплыла белой искоркой на свету и исчезла. В соседней комнате слышалось тактичное покашливание пожилого добродушного Ганса, а из кухни едва доносился серебряный звон вилок и ножей.

Капитан Клаус Штубе взглянул на русские, до смешного наивные ходики и рывком поднялся с кровати. Пропела пружина матраца, как верхнее «до» на фортепьяно, вторя ей, где-то во дворе подал голос петух, и опять наступила тишина.

«Однако это непростительно», — подумал комендант и позвал денщика.

На пороге вырос морщинистый, седой солдат. Штубе распорядился насчет завтрака и приказал открыть ставню. Сегодня он проснулся на целых полчаса позже обычного. А это уже никуда не годилось. На прошлой неделе проспал подъем, позавчера запоздал на пятнадцать минут — так и опуститься можно. Или полнеть начал, или стареть, или?..

«Ах, эта Полина много сил отнимает. Нехорошо, Клаус. Злоупотреблять своим здоровьем. Невоздержанность — порок».

С мышиным писком распахнулась створка ставни, и сноп ярких лучей ударил в грудь капитана Штубе. Светелка, или «мой будуар», как окрестил ее Штубе, наполнилась теплым светом. Капитан подошел к окну, выходящему в сад, оглядел усыпанные набухшими почками деревья, улыбнулся молодым стеблям травы у забора, потянулся, широко зевнул, клацнув зубами, и отошел на середину «своего будуара». Погладив полнеющий живот, он расставил руки и присел.

«Раз, два, три! Раз, два, три!»

Капитан Штубе добросовестно выполнял утренние упражнения и думал о проведенной ночи.

«Полина… девка Полина, или, как там русские говорят, баба? Ведь не назовешь ее фрау. Фрау Полина… Действительно смешно. Что ж, я — божьей милостью — мужчина и миссию природы исполняю. И не только… Да-да, не только. Она молодая, горячая».

Капитан вспомнил первую ночь с Полиной и то, как случайно при свете лампы заметил грязь у нее под ногтями. Он тогда ужасно рассердился и почувствовал брезгливость. Велел одеваться и уходить, а назавтра в мягкой форме отчитал фрау Эльзу за недосмотр. Через неделю Полина была «обработана» по-немецки и приятно пахла парижскими духами.

Капитан сделал очередное упражнение и остановился, втягивая носом воздух. От постели несло духами и кисловатым теплом женского тела. Он самодовольно улыбнулся.

«Дети Востока, всему их учить надо! Иное дело — Париж. Легкомысленный Париж, беззаботные французы и… женщины. Европа! Но если я решил служить великой нации… раз, два, три… то должен безропотно нести свой крест миссионера. Да-да, безропотно. Как это русские говорят? Хороша пословица, черт возьми! Да-да: „Тяжела ты, шапка кайзера“. Дикий Восток… Кто же здесь насадит цивилизацию, как не арийцы? Париж хорош с тугим кошельком. Хорош на месяц, на два. А здесь — простор, масштабы! Русских надо научить пахать для нас землю не сохой, а трактором. И в этом залог нашей мощи. И — немного бы культуры… Нет, истинный ариец должен признавать культуру всякого народа. Если она есть, конечно. Жаль — мало. А впрочем, на чистой бумаге легче рисовать. Восток — бумаги белый листок… О, Клаус, да ты стихами заговорил!»

Капитан закончил утренние упражнения и приступил к туалету. Тщательно вычистил зубы, ополоснул грудь, плечи, довольно фыркая и разливая воду по полу. Нажал на пуговицу умывальника — тонкой струйкой зажурчала вода в ладони. И вдруг вспомнилось детство, скрипка, пансионат фрау Шульц на уютной Рингштрассе в Гамбурге. Пальцы непроизвольно зашевелились в тоске по клавишам фортепьяно. Дикий Восток… Где в этой глуши достанешь фортепьяно? Да, нелегок крест миссионера. Но Восток ему даст все: землю, богатство, независимость от толстосумов и… приставку «фон», утерянную обедневшим отцом. Клаус Штубе дворянин, интеллигент по воспитанию, высококультурный человек, а не какой-то там ожиревший солдафон наподобие майора Менцеля.

Чисто выбрив подбородок и натянув наглаженный мундир, капитан крикнул:

— Hans, Frühstück![1]

— Bedeckt, Herr Hauptmann![2]

«Ах этот Ганс… Совсем я его разбаловал. Он позволяет себе отвечать через дверь», — подумал капитан и вышел в столовую. Он галантно раскланялся с фрау Эльзой и уселся за стол. Фрау Эльза и Ганс ему прислуживали.

Яичница с ветчиной была отменная, настроение прекрасное, и Штубе решил пожурить старого Ганса в другой раз. Он даже позволил фрау Эльзе развлечь себя разговором. Развлечение, конечно, смешное — на что способна простая немка, оторванная от родины долгие годы? И все-таки слушать в этой глуши немецкую речь из уст дамы, да еще с берлинским акцентом, доставляло удовольствие. Что значит немецкая порода! Сохранить такую правильную речь, манеры — это прекрасно. Фрау Эльза настоящая арийка, видно с первого взгляда.

«Сколько ей лет, сорок? Сорок пять? А как сохранилась! Да-да, арийская кровь… Порода выводится столетиями. И ее младший сын Фриц отменный мальчик. Хорошо я сделал, что устроил его в офицерскую школу. Он унаследовал кровь матери… Как там мои малыши?»