Метелица - [22]

Капитан машинально вытащил из нагрудного кармана портмоне, чтобы достать фото семьи, но тут же спохватился и положил обратно. Опять вспомнилась Полина.

«Баба Полина… Черт возьми, все же отличаются немки от всех других женщин. Кто это сказал: „С какой прекрасной индианкой ни спи, а мечтаешь о белой“? Да-да. Но чьи это слова? Нет, не помню. В этой стране все забудешь. …Даже парижанки отличаются. Знаменитые парижанки. С немкой иное чувство. С немкой — это серьезно. С немкой — основательно».

Он взглянул на часы и остался доволен собой: из упущенных на сон тридцати минут пятнадцать уже наверстал. Пять минут сэкономит на сигаре, десять — на прогулке. Порядок — прежде всего. Это не педантизм, а самодисциплина.

* * *

Радужное настроение капитану испортили в первую же минуту его рабочего дня, доложив, что в пяти километрах от Липовки под утро взорван мост через овраг. Комендант решил посмотреть сам. Плюхнулся на кожаное сиденье «оппеля» и махнул перчаткой. Впереди машины, разбрызгивая грязь, рванулся мощный ДКВ с тремя солдатами, позади зарычал такой же мотоцикл.

Весеннее солнце ощутимо пригревало, и Штубе, засунув в карман перчатки, расстегнул плащ. Ветер приятно щекотал лицо, и не хотелось думать об очередной диверсии.

Проскочили мимо церкви, на краю деревни рыжий пес с хриплым лаем бросился вслед и тут же отстал. Вырулили на дорогу. По бокам редкой зеленью покрывались поля, мелькали длинноветвые ивы, вспугнутые шумом мотоциклов птицы вспархивали чуть ли не из-под самых колес. Владения коменданта Клауса Штубе развертывались перед глазами походной картой. И на них бесчинствуют партизаны, не дают покоя коменданту. Не думать о них нельзя. Этот служака Менцель снова потребует отчета о принятых мерах. А что может капитан Штубе? Как выловит этих бандитов среди болот и лесов? В прошлую диверсию он расстрелял двоих подозрительных мужиков, выдав их за партизан. Придется и в этот раз повторить. Для устрашения и для отчета.

«В чем дело? — думал Штубе. — Какие твердолобые эти мужики. В плане „Барбаросса“ говорится, что белорусы народ спокойный, мягкий, покорный… Черт-те что! Коммунистическая зараза и здесь пустила корни. Истреблять! Да-да, огнем и мечом, если слова бессильны. Таков наш крест. И к черту всякую сентиментальность! Спокойно, Клаус, спокойно. Из-за чего ты нервничаешь? Спокойствие для педагога, проповедника, миссионера — прежде всего».

Подъехали к месту диверсии. Мост через овражек был взорван с обеих сторон, и помятые конструкции его загромождали провал. Небольшой мост, метров десять в длину, но хлопот с восстановлением немало. Взвод солдат растаскивал обломки и готовил новые перекрытия. Работали старательно, только слышались команды молоденького лейтенанта.

«Чисто сработано, черт возьми! — подумал Штубе, выходя из машины и разминая затекшие ноги. — Опять дело рук Ма-ков-ский. Что ж, подсохнет, надо всерьез заняться этой шайкой».

Подскочил лейтенант и бойко отчеканил, что работы по восстановлению будут закончены к обеду. Комендант поощрительно кивнул и успокоился. Лейтенант доложил также о двух задержанных мужиках, которые крестились и уверяли, что они из дальней деревни и идут в комендатуру по делам.

«Значит, не липовские, — подумал комендант. — Вот и прекрасно. Сойдут за партизан. Должен ведь я отчитаться перед бесноватым Менцелем. Отчитаться… Перед кем? Парадоксы. Сплошные парадоксы».

Приказал отправить мужиков в комендатуру, походил по шуршащей насыпи, дал распоряжение усилить охрану моста, полюбовался окрестностью, стаей угольно-черных грачей на ближайшей пашне и укатил в Липовку. Надо допросить этих двух. Хотя что их допрашивать. Написать отчет Менделю, сделать кучу всяких мелких дел и после обеда обследовать детский дом в Метелице. В самом деле, не может ведь мелкая диверсия вывести из равновесия немецкого офицера Клауса Штубе.

* * *

Вывести из равновесия, да и то ненадолго, Клауса Штубе мог только ветер, взыгравший на Лысом холме после обеда. Он, словно кляпом, затыкал рот, заклеивал глаза, пытаясь вырвать коменданта из мягкого сиденья «оппеля» и швырнуть в грязь на чужую неприветливую землю. Штубе гнул свою горделивую фуражку перед ветром, как будто кланялся, и злился на себя. Он увидел в этом нечто символичное, даже хотел остановить машину, чтобы поднять верх. Но до детского дома оставалось каких-то полкилометра, и Штубе, сцепив зубы, дотерпел до конца.

Детский дом находился в старинной панской усадьбе на отшибе деревни. Большой бревенчатый дом склонился левым углом к земле, будто присел на корточки в густом кустарнике сирени, крыльцо новое, с ребристой балюстрадой, ведущей на стеклянную веранду, три трубы на черепичной крыше едва курились белым дымком, у правой стены ютился небольшой флигелек с отдельным входом. Обширный двор обнесен серой некрашеной оградой, в конце двора — длинный сарай. За домом раскинулся густой сад. Вся усадьба расположилась в небольшой лощине, и ветер, проносясь над крышей дома, над садом, налетал во двор лишь порывами.

На веранде и во дворе копошилась детвора, девочки и мальчики постарше возились по хозяйству у сарая. Комендант еще осенью дал указание детдомовского хозяйства не трогать. Пока что немецким солдатам хватало и деревенских продуктов.