Метелица - [19]

— Разве ворчу? — удивился Маковский чистосердечно и, как бы спохватившись, виновато улыбнулся. — Ну, прости, коли обидел!

Он умолк, уставясь на Савелия хитрыми глазами, пока тот не ответил ему улыбкой. Через минуту они разговаривали как старые друзья. Савелию стало неловко за своего «денщика».

На столе появилась бутылка, две алюминиевые кружки и полдесятка соленых огурцов с краюхой житного хлеба. Пригубили разок, заговорили о насущных делах. На просьбу Савелия что-нибудь придумать касательно его Маковский только пожал плечами:

— А что я придумаю? Забирать тебя, — значит, и всю семью… Мало того, так и Тимофея с семьей забирать — больно тесное родство у вас. А Тимофей нам в деревне во как нужен! Он знает немецкий, часто бывает в комендатуре по своим детдомовским делам… и по нашим. Ухватил? Слов нет, тебя бы с радостью забрали, да что поделаешь? Хлопцев привел — и на том спасибо. Не мужики — клад! Одно слово — солдаты, без них нам туговато пришлось бы. Теперь мы со своими подрывниками… А? Как думаешь, на Соколке железку дергануть? С поездом, конечно. Откос метров двадцать, представляешь? Эх!.. — Маковский по-мальчишечьи стукнул кулаком в ладошку, и в его голосе опять почувствовалась злость, которая насторожила Савелия с первых минут. — Толу б раздобыть! Климович говорит, можно выплавлять из снарядов. Погодь, Савелий, дай в силу войти. А тебе мы и в деревне дело найдем.

— Да какое ж дело? — волновался Савелий. — Тимофей с осени обещанками кормит!

— Дело какое? А вот оно. В станционном поселке имеешь родню какую или добрых знакомых?

— Ну.

— Вот тебе и «ну». В гости ходить будешь, да почаще. Бутылку сивухи не забывай в карман класть для верности. Постарайся составить расписание поездов. Знаю, знаю, не усмехайся, графика у них определенного нет. Однако ж какая-то система должна быть. Какие промежутки между поездами? В какое время идут на Гомель, в какое — обратно? Груз примечай. В общем, ты не хуже моего понимаешь, что требуется. Не охотиться же нам за порожняком. Ухватил? Кто у тебя там?

— Дядька двоюродный, Иван Моисеев.

— Он, кажись, на эту штуку слабоват? — Маковский пощелкал по бутылке. — И тебе придется. Ну, хотя бы для виду.

Савелий оживился: наконец-то ему нашлось дело.

— Ну, а ты как? — спросил он осторожно.

— А что я?.. — протянул Маковский задумчиво и вдруг переменился: глаза заметались, заблестели, щеки вытянулись, усы ощетинились, и он зашептал, как будто прорвалось все то, что он сдерживал до сих пор, что его томило изнутри: — Моя вина, Савелий. Слышь, моя! Ты знаешь о той яме у ельника? Вот! Роза… Розалия Семеновна… по моей вине! — Он с хрустом сплел пальцы и стукнул двойным кулаком по столу. — Если б я не знал, если б не знал, что она любила меня. Понимаешь, Савелий, что это? Лучше бы не любила! Лучше бы!..

— Погодь, Григорий, ты чего это? — заволновался Савелий. — Наговариваешь… Твоя вина в чем?

— В чем… — Маковский вздохнул после лихорадочного, как в бреду, шепота. — В том, что не женился! Жену я бы эвакуировал. В том, что понадеялся — не узнают немцы о ее национальности. Да чего там!.. Даже и останься она, все было бы не так, если бы женился.

— Что — не так?

— Ну-у… она бы не заболела и ушла со мной в лес. — Маковский снова перешел на шепот: — Я виноват, все из-за меня! И болезнь… Незадолго до немцев я проторчал с ней до утра. Дождь пошел… вот и простудилась. Она ж такая слабенькая!

— Преувеличиваешь, Григорий. Война… Разве так уж важно, что вы попали под дождь?

— Важно! — Маковский уперся взглядом в Савелия. — Сейчас все важно, каждая мелочь! И тогда было важно, только мы не понимали этого. Перед совестью нету важного или неважного — все в первую очередь или как там… первостепенно. Вот! Ты-то чего мечешься, как заяц в силках? Нет твоей вины в том, что поймался. Знать, охотник оказался хитрей. Жизнь, она только и ищет доверчивого, неосторожного, чтобы накинуть петлю да затянуть посильнее. Сиди себе дома, ешь блины, придут наши — вольешься в часть и топай до самого Берлина!

— Григорий!

— То-то! Говоришь, что в хате родной как в плену? Черта лысого! Ты у совести своей во где! — Маковский поднес к глазам Савелия сжатый кулак. — Во где, понял? За это я тебя ценю и доверяю. А ты мне — не важно…

Долго еще колыхали своим дыханием слабый огонек коптилки бывший агроном и председатель колхоза. Под утро Савелий вспомнил:

— Да, Григорий, шел я тут с Любой… Этот ухажер ее, Мишка Ермоленко, он как, не с нами? Не пойму я его что-то.

— А я и сам не пойму. Сельчане не жалуются, говорят, хороший полицай. Но ведь — полицай! Люба уши прожужжала, чтобы его — к стенке. Простить не может, извелась девка. — Маковский вздохнул. — Сложно все, Савелий.

— И еще, просил тебя Тимофей подумать насчет Петра. Совсем озверел, житья от него нету.

— Добре, займемся, — пообещал Маковский. — Давно пора этого кулацкого ублюдка прибрать к рукам!

— Только не в Метелице.

— Знаю, знаю. Найдем место.

* * *

Воскресенье Савелий провел в отряде, а поздним вечером вернулся в Метелицу. И опять потянулись дни за днями, хмурые и тоскливые, как снежные тучи в низком небе.

Поначалу он зачастил к дядьке Ивану. В третий приход Савелия дядька смекнул, что дело тут «не чисто», и сказал открыто: «Не надо горилку носить. Приходи так в любое время, коли потребно».