Метелица - [142]

У машины топтался снабженец Николай Палагин. Усадив детей в кабину, с ним Ксюша и забралась в кузов, заваленный ящиками.

— С базы? — спросила она. — Что-то рано.

— Ранняя птичка клюв чистит, поздняя глаза продирает. Дело известное.

— И что получил?

— А разные разности, что удалось вырвать: инструмент, подшипники для роликов, гвозди, рукавицы… Свое законное и не выколотишь, вечно на подмазке. Ну и как съездила, Ксения Антиповна?

— Хорошо съездила, вот дочку к Левенкову везу.

— Я так и смекнул, чья же еще, как не его. Обрадуется Сергей Николаевич, обрадуется. Ай поделить решили? Дочек-то. Без обиды чтоб… Его правоверной тоже, видно, пожить хочется, ага? Оно правильно, чего ж… Глек до время воду носит, а там глядь — одни черепки.

Его разбирало любопытство, и это Ксюше не понравилось. Что ни скажи — его жена Маруся переиначит и тут же разнесет по всему поселку. Язычок у нее известный.

— А вы удачно подгадали, — перевела она разговор на другое. — Мимо проезжали?

— Подгадали… — Палагин лукаво повел глазами и усмехнулся в кулак, выдавая тем самым, что знает о ее ссоре с Демидом. — Второй день караулим, — сказал он со значением и прищурился.

Ксюша почувствовала, что краснеет, и отвернулась, будто разглядывая проплывающие мимо руины и уже восстановленные дома на Комсомольской улице. Они проехали пожарную каланчу на углу центральной, предпарковой площади, свернули вправо, к электростанции, к временному деревянному мосту через Сож. Здесь, как Демид ни старался, машину затрясло на разбитой вдрызг булыжной мостовой; зазвенели железки в ящиках, заколыхало на перекинутой от борта к борту лавочке, и нормально разговаривать стало невозможно. Оно и лучше, не нравились ей эти ухмылочки снабженца.

Заговорили снова только за Ново-Белицей, когда выехали на лесной песчаный шлях. Ксюша спросила о заводских новостях, и Палагин словоохотливо пересказал ей все поселковские сплетни.

В лесу повеяло прохладой, тишиной, задышалось легко, успокоенно, по-домашнему, и на душе повеселело от предвкушения отдыха после городской суеты, вагонной затхлости, толкотни вокзальной, чужих, незнакомых лиц. Привычная к деревенской размеренности, не знавшая в своей жизни дальних поездок, за эту неделю она успела соскучиться по дому и теперь по-настоящему радовалась возвращению. Радовал перестук дятлов, перещелк пичуг, осиливающих гудение машины, густая тень размашистых деревьев, то наползающая темными пятнами, то убегающая вдаль. Радовал даже кудлатый хвост пыли за машиной, относимый за обочины легким ветерком.

Но главной причиной ее успокоенности было примирение с Демидом. Конечно, она еще поговорит, выдаст ему по первое число, однако внутренне уже примирилась и простила его.

* * *

Не успела машина остановиться у крыльца, как рядом появилась Наталья — возбужденная, румяная от волнения. Она коротко поздоровалась со всеми сразу, кинулась было к Свете, но та опасливо отшатнулась и требовательно уставилась на Ксюшу, отыскивая у нее защиту.

— Светочка, это тетя Наталья, она ждала тебя, встречает… У нее и жить будешь.

— А папа где?

— Папка на работе, на заводе. Не знал, что ты сегодня приедешь. Мы сейчас… сейчас за ним сбегаем. — Наталья растерянно оглядела пустой двор и, не найдя, кого бы послать, заторопилась. — В конторе он, видать. Я быстренько…

— Подожди, Наталья, — остановила ее Ксюша. — Артемка сбегает.

— Ага. Артемка. Сбегай, голубок. В конторе он, а нет — в мастерских.

— И я с тобой, — вызвалась Света, немного осмелев.

— Да он мигом: одна нога тут, другая там. Уморилась с дороги, пошли в дом.

— Нет, я к папе!

— Ну сбегай, сбегай… — выдохнула Наталья упавшим голосом и, улыбнувшись виновато, безвольно свесила вдоль тела свои тяжелые руки.

Пока они разговаривали, Демид снес в дом всю поклажу.

Дети отправились на Большой двор к конторе, отыскивать Левенкова.

— Не расстраивайся, — успокоила ее Ксюша. — Папка не встретил — растерялась девочка. Света общительная, ласковая, вы с ней подружите.

— Да я ничего… Это ее чемоданчик? Зайдем, покудова не возвернулись, а?

Они прошли в дом, присели на кухне, у обеденного стола. Наталья ждала радостной вести об устроенности Надежды Петровны, о ее новом муже. И Ксюша с такой надеждой шла на Цветной бульвар, но увидела совсем другое. Как же ей теперь сказать — так вот сразу, словно обухом по голове?

Долго не могла начать, отдувалась, будто от жары, озиралась кругом — как тут без нее, порядок ли? — трогала пальцем землю в цветочном горшочке, двигала табуреткой, усаживаясь так и этак, пока Наталья не поторопила:

— Давай, чего там тянуть-затягивать! Вижу, радоваться нечему.

— Нечему.

— Я так и знала, — вздохнула она и сникла, кривя губы в жалкой усмешке. — Особо и не надеялась. Говорили ай сама так порешила?

— Говорили. Начистоту говорили. Ждет она.

— А чего ждет-то! Дожидальщица… Все ожиданки прошли, пора бы… Што, обличьем не вышла, найти не может, а?

— Не хочет. Могла бы, а не хочет.

— Ишь ты, не хо-очет, — протянула Наталья то ли с насмешкой, то ли с уважением.

Она прислонилась к стене, слегка запрокинув голову, и уперлась неподвижным взглядом в потолок. Открылась сухая жилистая шея с глубокой тонкой морщиной, врезавшейся по окружности, как петля.