Метаморфозы - [33]

        И, как могу я судить по движениям этих прелестных

        Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.

        Он — это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!

        Страстью горю я к себе, поощряю пылать — и пылаю.

465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?

        Все, чего жажду, — со мной. От богатства я стал неимущим.

        О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!

        Странная воля любви, — чтоб любимое было далеко!

        Силы страданье уже отнимает, немного осталось

470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.

        Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.

        Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!

        Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой».

        Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же.

475 И замутил слезами струю, и образ неясен

        Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает, —

        «Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга

        Не покидай! — он вскричал. До чего не дано мне касаться,

        Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!»

480 Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края,

        Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками.

        И под ударами грудь подернулась алостью тонкой.

        Словно у яблок, когда с одной стороны они белы,

        Но заалели с другой, или как на кистях разноцветных

485 У виноградин, еще не созрелых, с багряным оттенком.

        Только увидел он грудь, отраженную влагой текучей,

        Дольше не мог утерпеть; как тает на пламени легком

        Желтый воск иль туман поутру под действием солнца

        Знойного, так же и он, истощаем своею любовью,

490 Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу.

        Красок в нем более нет, уж нет с белизною румянца,

        Бодрости нет, ни сил, всего, что, бывало, пленяло.

        Тела не стало его, которого Эхо любила,

        Видя все это, она, хоть и будучи в гневе и помня,

495 Сжалилась; лишь говорил несчастный мальчик: «Увы мне!» —

        Вторила тотчас она, на слова отзываясь: «Увы мне!»

        Если же он начинал ломать в отчаянье руки,

        Звуком таким же она отвечала унылому звуку.

        Вот что молвил в конце неизменно глядевшийся в воду:

500 «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!» И слов возвратила

        Столько же; и на «прости!» — «прости!» ответила Эхо.

        Долго лежал он, к траве головою приникнув усталой;

        Смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.

        Даже и после — уже в обиталище принят Аида —

505 В воды он Стикса смотрел на себя. Сестрицы-наяды

        С плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату.

        Плакали нимфы дерев — и плачущим вторила Эхо.

        И уж носилки, костер и факелы приготовляли, —

        Не было тела нигде. Но вместо тела шафранный

510 Ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками.

        Весть о том принесла пророку в градах ахейских

        Должную славу; греметь прорицателя начало имя.

        Сын Эхиона[142] один меж всеми его отвергает —

        Вышних презритель, Пенфей — и смеется над вещею речью

515 Старца, корит темнотой, злополучным лишением света;

        Он же, тряхнув головой, на которой белели седины, —

        «Сколь бы счастливым ты был, когда бы от этого зренья

        Был отрешен, — говорит, — и не видел вакхических таинств!

        Ибо наступит тот день, — и пророчу, что он недалеко, —

520 День, когда юный придет — потомство Семелино — Либер[143].

        Если его ты почтить храмовым не захочешь служеньем,

        В тысяче будешь ты мест разбросан, растерзанный; кровью

        Ты осквернишь и леса, и мать, и сестер материнских.

        Сбудется! Ты божеству не окажешь почета, меня же

525 В этих потемках моих поистине зрячим признаешь».

        Но говорившего так вон выгнал сын Эхиона.

        Подтверждены словеса, исполняются речи пророка.

        Либер пришел, и шумят ликованием праздничным села.

        Толпы бегут, собрались мужчины, матери, жены,

530 Весь поспешает народ к неведомым таинствам бога.

        «Змеерожденные! Что за безумье, о Марсово племя,[144]

        Вам устрашило умы? — Пенфей закричал. — Неужели

        Меди удары о медь, дуда роговая, — волшебный

        Этот столь мощен обман, что вас, которым не страшны

535 Меч боевой, ни труба, ни строи, сомкнувшие копья,

        Женские возгласы вдруг и безумие толп непристойных

        И возбужденных вином, и тимпан пустозвонный осилят?

        Старцы, как вам не дивиться? Приплыв по широкому морю,

        В этих местах вы восставили Тир и бежавших пенатов,[145] —

540 Сдаться ль готовы теперь без боя? Вам, возрастом крепче,

        Юноши, ровни мои, которым не тирс[146], а оружье

        Должно держать и щитом, не листвой, прикрываться пристало?

        Не забывайте, молю, от какого вы созданы корня!

        И да исполнит вас дух родителя змея, который

545 Многих один погубил! Он за озеро только вступился

        И за источник, а вы победите для собственной славы!

        Храбрых тот умертвил, вы неженок прочь прогоните!

        Честь удержите отцов! Но если судьба воспретила