Метамодерн в музыке и вокруг нее - [41]
Тексты Астахова выстраиваются в метатекст, воплощающий все грани метамодерна – это и постирония (совершенно невозможно понять, где у Сергея начинается и заканчивается ироническое, и корректно ли говорить об этом вообще), и работа метанарративов, и окончательное стирание ощущения «хорошего» или «плохого» текста:
Метанарратив Астахова – образ Золотого Вавилона. В реальности это – название торгового центра, но в текстах и видео Астахова он приобретает ветхозаветный масштаб, символизируя метамодерную тоску по сакральности в эпоху позднего капитализма:
Русское юродство, многомерно осмысленное Егором Летовым, сегодня обретает новую жизнь в Интернет-пространстве, где из-под многолетней накипи традиций, институций, социальных конструктов выплывает во всей своей мощи фигура фрика, трикстера, ниспровергателя, человека-персонажа – не излагающего идеи, а являющего собой феномен.
Мне очень тяжело и страшно читать Виктора Лисина. Каждый раз, когда я открываю его стихи, мне кажется, будто меня затягивает в черную дыру.
Игорь Гулин[259]
Другой репрезентант русской пустоты – поэт Виктор Лисин, так же, как и Астахов – неотделимый от своего Facebook-образа[260] и реализующийся в том числе в нем.
Русские матерные частушки и русский мат как таковой, современная поп-культура и политика, порнография жесткая и порнография лирическая («песнь песней»), поэтика мема и эксгибиционистская автобиографичность, наконец, любовь как главная тема творчества – вот материал, из которого Лисин создает не постмодернистский коллаж, а прямое, действенное, плакатное Слово.
«Поэтическая антиматерия» (Гулин) текстов Лисина среди прочего уничтожает и окружающие ее тексты – как находящиеся рядом в ленте посты Facebook, так и поэзию его коллег. Уничтожает не сатирически (издеваясь над ними) и тем более не формальным превосходством (оно у Лисина аннулируется намного более радикально, чем это происходило у любителя «плохих рифм» Введенского), а – превращаясь в эйфорический костер, метаоргазм духа. Острую экзистенцию и поэтику предельного Лисин смешивает с разговорной интонацией анонимных откровений пабликов вроде Подслушано: «безыскусственность», краткость, бытовой лексикон.[261]
Предельное отстранение как мата, так и описания любых сексуальных действий – отстранение сакрализующего свойства – типично для русского «площадного» стиля, например, для русских матерных частушек. В метамодерных текстах Лисина все это отстраняется также за счет аронзоновской райской эйфории. Постоянный объект и адресат текстов Лисина – его возлюбленная Юля (соловьевская София), а эрос здесь витает в пространстве между трамваем, бездной и мясокомбинатом, то есть веет, где хощет.
«С известными оговорками западный метасубъект более пассивный, русский – более пассионарный»[262] (Рыдкин). Чем еще русский метамодерн отличается от его голландского и, шире, западного варианта?
Красотой юродства, поэтикой предела, космической софийной любовью, пропущенной через бездны русского мата, а главное – русской пустотой как главным аффектом, главным сквозняком, свистящим в широте.
2 «Приготовленное»:
метамодерн в музыке
Метамодернизм родился из духа музыки, потому и музыка – главное искусство метамодерна: управляемая временем, она более других способна к созданию длительного аффекта; связанная с интуицией, она легче других ускользает от рационального; родившаяся в ритуале, она скорее других предрасположена к превращению в трип.
Все свойства «метамодерна-в-себе» – постирония, возвращение аффекта, конец цитирования и так далее – в полной мере проявляются и в «метамодерне-в-музыке», но в музыке также возникают и специфические его свойства, возможные только в ней: это вновь обретенная тональность, вновь обретенная мелодия, уход от техникоцентризма и приход к новой простоте в самых разных смыслах.
Музыка шла к метамодерну своим путем, и кажется, что метамодерн в ней возник раньше, чем где-либо еще: как будто в ней самой изначально лежали его основания. Первые ростки метамодерна можно обнаружить у Николая Метнера и Эрика Сати, да и первый полноценный метамодерн наблюдается именно в музыке – в творчестве композиторов «новой простоты» 1970-х.
Раннеметамодернистский поворот 1970-х был отчасти подготовлен кризисом идеи развития 1950-х-60-х, породившим среди прочего минимализм. Отличие поворота 1970-х от кризиса идеи развития – в том, что он означает не просто констатацию кризиса (невозможности), но обретение нового стиля и языка (возможности). Эти повороты соотносятся как отрицание и утверждение, невозможное и возможное, нет и да.
Музыкальный метамодерн – это такое «да», которое чуть ли не впервые в истории авторской музыки не говорит его «в пику» чему-нибудь, не противопоставляет себя старому, не декларирует негацию. Музыкальный метамодерн приходит как ответ, как утешение, он – тихий бунт (или тихий ультиматум – выражение Сильвестрова), незримая революция (бескровная, бархатная), тайный переворот.
Поворот 1970-х
Сейчас возникла какая-то новая музыкальная ситуация, канун какого-то всеобъемлющего универсального стиля.
