Метамодерн в музыке и вокруг нее - [34]
Мем (от англ. meme) – концентрированная информация в форме медиаобъекта, срезонировавшая с массовым бессознательным и получившая вирусную популярность. Мем чаще всего завязан на юморе, но его цель – не вызывание смеха (как у анекдота), а фотографический захват смысла: в меме постироническая реальность смотрит сама на себя.
Дальние родственники мема – иероглиф, икона, символ, плакат, рекламное объявление. В эпоху позднего капитализма последнее подменяет все остальные. Реклама – групповая икона, экстракт коллективного бессознательного, рекламные изображения – это «единые сжатые образы комплексного типа. Они стягивают в крошечный фокус огромный регион опыта»[205]. Маклюэн отмечает невозможность противостоять глубинной сути рекламного объявления – даже в случае, когда его внешняя оболочка или открытый месседж вызывает отторжение: «бессознательные глубинные сообщения рекламных объявлений никогда не становятся для письменного человека объектом нападения, ибо он неспособен замечать и обсуждать невербальные формы упорядочения и смысла. Искусством спорить с иллюстрациями он не обладает»[206].
Мем являет собой следующую – хоть и сосуществующую с предыдущей во времени – стадию развития рекламы. Проигрывая жанрам прошлого в долгосрочности, он побеждает остротой схватывания целостного рельефа, воспроизводя внутренний гештальт какой-либо системы. Не претендуя на вечность, он, тем не менее, показывает явление sub spectie aeternitatis: в его полноте и многоуровневости – но минуя рациональное осмысление.
Путь художника эпохи метамодерна лежит только через создание мема, проявление себя в меме или превращения себя в мем. В то же время сам мем как жанр ставит под вопрос значение искусства вообще и художника как его создателя: искусство все меньше способно спорить с системой мемов – ведь оно, как оказывается, устаревает еще быстрее. Мем как кристаллизация отдельной вертикали потока реальности, фиксация микрособытия, не только осознает свою временность, но и активно репрезентует ее, размывая сам фундамент под идеей evergreen-опуса.
Мем предстает площадной травестией искусства, в очередной раз смещая границы массового и элитарного: «благородное искусство – своего рода повторение специализированных акробатических подвигов индустриализованного мира. Массовое же искусство – это клоун, напоминающий нам о всей полноте жизни и обо всех способностях, упущенных нами в нашей повседневной рутине»[207].
Новое массовое искусство эпохи метамодерна цитирует много, но мгновенно превращает цитируемое в мемы. Мем же имеет принципиально другую природу, чем процитированный постмодернистом текст.
Источник мема известен всем или почти всем, источник постмодернистской цитаты – иногда многим, но чаще интеллектуалам. Мем превращает цитируемое в смысловой экстракт, иероглиф, и уже этим отстраняет цитируемый объект от самого себя; постмодернистская цитата – наоборот, держится на существовании цитируемого объекта и соотносит себя с ним. Мем пересоздает реальность, постмодернистская цитата только относит к чему-либо.
Постмодернистская цитата работает на ограниченном пространстве собственного медиа: вербальный текст цитирует вербальный текст, визуальные искусства – визуальные искусства и так далее. Мем чаще всего либо спрессовывает объект цитирования, отнимая у него одно измерение (событие спрессовывается до видео, видео – до гифки, гифка – до наклейки), либо со сменой медиа (событие становится картинкой, речь – coub'ом с подложенным на нее видеоконтентом).
В Удовольствии от текста (1973) Барт «признается» в своем желании фигуры автора: «В качестве социального лица автор давно мертв: он более не существует ни как гражданская, ни как эмоциональная, ни как биографическая личность; будучи лишена былых привилегий, эта личность лишена отныне и той огромной отцовской власти над произведением, которую приписывали ей историки литературы, преподаватели, расхожее мнение, – власти создавать и постоянно обновлять само повествование; и тем не менее в известном смысле я продолжаю желать автора текста: мне необходим его лик (но не его изображение и не его проекция) совершенно так же, как ему необходим мой»[208]. Это бартовское желание было реализовано с одной стороны, в обществе художников, с другой – в человеке-меме.
Смерть автора привела к рождению бесчисленных авторов – уже даже не скрипторов, потому что скриптор по Барту – это новое определение писателя. С другой стороны, и самим писателям, чтобы сохранить актуальность, приходится превращаться в мемы, и сегодня актуальный тип книги – это книга, написанная известным человеком (блогером, политиком, спортсменом, пусть даже и писателем – но достигшим медийного успеха, а значитпревращенного в бренд).
Новый эстетический императив любого художника сегодня – стать мемом.
Copy/paste (копировать/вставить) как один из самых распространенных приемов при наборе текста рождает особую репетитивную – то есть основанную на повторении – интернетную эстетику.
Ее воплощает огромное количество «статичных» по своему контенту сообществ в соцсетях, сообществ массовых, которые являются воплощением нового массового юмора, новой массовой культуры, нового массового мышления. Например, это группа ВКонтакте
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Первая книга художницы Натальи Александровны Касаткиной (1932–2012), которая находилась – благодаря семье, в которой родилась, обаянию личности, профессионализму – всегда в «нужном месте», в творческом котле. (Круг её общения – Анатолий Зверев, Игорь Шелковский, Владимир Слепян, Юрий Злотников, Эдуард Штейнберг, Леонид Енгибаров, Ирина Ватагина…) Так в 1956 г. она оказалась на встрече с Давидом Бурлюком в гостинице «Москва» (вместе с И. Шелковским и В. Слепяном). После участия в 1957 г. в молодёжной выставке попала на первую полосу культового французского еженедельника Les Lettres Francaises – её работа была среди тех, которые понравились Луи Арагону.
«Пятого марта в Академии художеств открылась вторая выставка «Общества выставок художественных произведений». С грустными размышлениями поднимался я по гранитным ступеням нашего храма «свободных искусств». Когда-то, вспомнилось мне, здесь, в этих стенах, соединялись все художественные русские силы; здесь, наряду с произведениями маститых профессоров, стояли первые опыты теперешней русской школы: гг. Ге, Крамского, Маковских, Якоби, Шишкина… Здесь можно было шаг за шагом проследить всю летопись нашего искусства, а теперь! Раздвоение, вражда!..».
Книга известного арт-критика и куратора Виктора Мизиано представляет собой первую на русском языке попытку теоретического описания кураторской практики. Появление последней в конце 1960-х – начале 1970-х годов автор связывает с переходом от индустриального к постиндустриальному (нематериальному) производству. Деятельность куратора рассматривается в книге в контексте системы искусства, а также через отношение глобальных и локальных художественных процессов. Автор исследует внутреннюю природу кураторства, присущие ему язык и этику.
Книга И. Аронова посвящена до сих пор малоизученному раннему периоду жизни творчества Василия Кандинского (1866–1944). В течение этого периода, верхней границей которого является 1907 г., художник, переработав многие явления русской и западноевропейской культур, сформировал собственный мифотворческий символизм. Жажда духовного привела его к великому перевороту в искусстве – созданию абстрактной живописи. Опираясь на многие архивные материалы, частью еще не опубликованные, и на комплексное изучение историко-культурных и социальных реалий того времени, автор ставит своей целью приблизиться, насколько возможно избегая субъективного или тенденциозного толкования, к пониманию скрытых смыслов образов мастера.Игорь Аронов, окончивший Петербургскую Академию художеств и защитивший докторскую диссертацию в Еврейском университете в Иерусалиме, преподает в Академии искусств Бецалель в Иерусалиме и в Тель-Авивском университете.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.