Место явки - стальная комната - [24]

— Дочка с мужем, сейчас мебель подвезут, — спокойно объяснил Саша. — Не успели договорить…

— А муж кто?

— Да в порядке. Бизнес какой-то…

В дверях появилась дочь, за нею громоздился молодой человек в хорошем костюме с галстуком.

— Пап, сейчас мы мебель — уносить-приносить…

— Переместиться? — завертел головой Саша, пока не вставая. — Может, туда? — он показал куда-то в перспективу перегородок.

— Да мы оттуда начнем!

На лице приятной молодой женщины прочитывалось неудовольствие — наличие у отца гостя в такой ответственный момент в ее расчеты не входило.

И тут до меня с полной ясностью дошло: а ведь это же та, которую когда-то спасали в роддоме у Белорусского! Пикантность и некая закольцованность сюжета была подчеркнута тем, что стоящая перед нами особа была явно, да что явно — совсем сильно беременна.

Иметь бы талант драматурга Островского, какую драму можно было бы изобразить! «Таланты и поклонники» могли бы отдыхать …

Саша смотрел на меня своими старыми добрыми глазами и в них не было никакого решения, одна потерянность.

— Поехали ко мне, — предложил я, — ты не был, посмотришь, тут рядом.

— Ты же на колесах!..

Пересекли Быковский переезд, дождь кончился, у меня без помех дообщались.

— Не будешь возражать, если твою статью о «Ясной Поляне» вставлю в свой мемуар?

— Буду весьма польщен! — молвил в ответ Свободин.

Найди старику место в своем доме и спи спокойно. Многие хорошо спят и без этого.

Каждый раз теперь после Удельной, приближаясь по узкому шоссе к Быковскому переезду, одна и та же мысль мелькает в голове: а вот здесь, справа, за теми вон зелеными купами жил Свободин.

Мы вольны забывать, но мы не вольны помнить. Помнится само, нас не спрашивая.

Память крутится в десятилетиях, как белье в стиральной машине. Этакий клокочущий сумбур, затеянный ради получения чистоты на выходе.

«На выходе» — совсем уже давний разговор со Свободиным за столиком в ВТО вскоре после заключения договора с министерством на «Ясную Поляну».

Я рассказываю о своеи замысле, и ясно вижу: ему искренне интересно. Он, оказывается, вообще не чужд моей затее, с какой стороны ни посмотри. Сам занимался документальной драмой, за плечами «Народовольцы» в «Современнике», вышли даже отдельной брошюрой. Ему есть, чем поделиться, говоря о принципах подобной работы. Он видел и помнит живого Черткова! Чертков бывал в их доме, когда шла работа над 90-томником, отчим Свободина — Родионов был ответственным секретарем издания. Тогда я впервые об этом узнал. Так что с кем и говорить о замысле пьесы, если не с таким насквозь театральным человеком как Свободин.

Он мечтательно откидывается на спинку стула и медленно говорит:

— Это, знаешь, может здорово получиться!.. Сюжет-то потрясающий… Все что-то слышали, а никто толком не знает. Там — страсти, там бездны. И жанр, знаешь, как можно определить? Мелодрама! Но не просто, а философская мелодрама! Да, именно — философская мелодрама. Такого еще не было…

Мне помогали. Следующий, к кому пошел, был Михаил Шатров.

НЕ СМЕТЬ РОБЕТЬ. (Окончание)

Робость перед собственным замыслом — штука коварная, мешает идти до конца, словно стреноживает. А ведь тут, как в любви: стесняться — детей не видать. Не доверяешь себе при писаниях — рискуешь вместо полноценно сочиненного дитяти получить уродца.

С первым вариантом «Ясной Поляны» так и случилось.

Предполагаю, что у фундаментальной книги Бориса Мейлаха «Уход и смерть Толстого» ни до, ни после не было более внимательного читателя, чем в моем случае. Другой своей книгой, о чем выше поведано, Мейлах помог мне поступить в университет, теперь он снова оказался кстати. Я проштудировал его объемистое сочинение страница за страницей, подчеркивая и выписывая, и мне открылась грандиозная панорама проблем и всяческих аспектов — политических, философских, этических, личностных и многих других прочих, бывших, по мнению ученого, причинами и движителями толстовского поступка.

Как ими распорядиться, переплавляя в пьесу? Поначалу я промахнулся…

Достаточно погордившись на предыдущих страницах своим своевременно приобретенным опытом театрального драматурга, сейчас должен признать, что его оказалось недостаточно. Я еще не до конца к тому моменту понял, что как бы ни был богат твой опыт, но о нем надо забыть, когда приступаешь к новому проекту. У каждого замысла есть только свое, единственное для него, творческое решение. Именно его надо искать. А опыт как таковой не напрасен, конечно, но всегда относителен. В данном случае материал уже глушил меня, не давал свободно шевельнуться фантазии, иными словами: я знал в целом по теме больше, чем мог освоить как драматург.

Боясь не сообщить зрителям нечто важное, что-то упустить, я ввел в пьесу некиих ведущих, которые должны были со сцены зачитывать документы, сообщать исторические факты, словом, рисовать общую картину России, а на фоне всего того, о чем ведущие докладывают, я был намерен разворачивать собственно яснополянские сцены. Недопонимал я еще тогда, что именно живая драма конкретных людей одна только искусству и интересна. А искусству она интересна потому, что интересна тем, к кому искусство обращено, то есть зрителям.