Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - [69]

Женщина молчала, глядя на него и трогая пальцами складки у рта.

— А как меня высылать будут, с милицией или так?

Женщина молчала.

— И сколько… Или вы не знаете, доктор?

Обескураженный ее молчанием, Соломон Исакович замолк и сам.

— Странный вы человек, — неторопливо проговорила женщина, отводя глаза в сторону. — Совсем разучились бороться за собственную судьбу. Плывете по течению и даже не барахтаетесь.

Вот это был уже удар ниже пояса, и женщина знала это так же хорошо, как и он. Соломону Исаковичу стало вчуже неловко.

— Даже пальцем не шевельнете. А может, и действительно больны…

— Нет, нет, я здоров! — встрепенулся Соломон Исакович. — Я просто ослабел тут немного, а так ничего.

— Очень странный человек, — повторила женщина, не глядя на него. — Ему указывают выход, а он…

Расслабляющая теплота снова прихлынула к сердцу Соломона Исаковича.

— А разве мне это… можно? — пробормотал он.

Вопрос о том, что можно, а чего нельзя, решался, как всегда, не самим Соломоном Исаковичем, а неизвестно кем, где и на каких основаниях. Ему, однако, ясно было, что какое-то решение принято и, впредь до дальнейшего уведомления, необратимо. Это отнюдь не означало, что судьба его решена однозначно, а лишь указывало ему общее направление действий на данный момент.

Уколы прекратились; через день в палату пришел парикмахер, который постриг и побрил Соломона Исаковича и тех из депрессивных, кого удалось добудиться. Самоубийца брить себя не дал. Женщину-врача Соломон Исакович больше не видел, и вскоре его выписали домой.

Как и с бассейном, учить Соломона Исаковича было некому, и он постепенно сообразил все сам. Сообразил, что за информацией следует сходить в синагогу. Разыскал синагогу, не спрашивая ни у кого адреса. Со второго визита нашел однофамильцев, которые скоро уезжали, и договорился с ними, что они пришлют ему с нового места бумагу под названием «вызов», без которой нельзя было начать необходимую предотъездную процедуру. Его предупредили, что бумагу придется ждать несколько месяцев, — а иногда она и вовсе не доходит до адресата. Соломон Исакович приготовился ждать.

С работы его, как ни странно, не уволили и даже выплатили по больничному листу, хотя сотрудники сказали ему, что в отдел кадров приходили из милиции. С соседями из нижней квартиры, остывшими за время его пребывания в больнице, он быстро столковался. Сумму они назвали с большим запросом, в предвидении долгих торгов, но он согласился сразу, и они прониклись к нему даже некоторым дружелюбием и стали захаживать позвонить по телефону.

Отремонтировал он и свою квартиру, предварительно отколов все плитки и пустотелые блоки и постепенно переносив весь этот мусор обратно на одну из строек. Конечно, прежнего удовольствия работа ему не доставляла, но то было исключение, случайная, редкостная удача, привалившая от судьбы. А в обычной жизни Соломон Исакович отлично знал, что работа существует не для удовольствия, а совсем для других целей. Это не мешало ему делать свое дело тщательно и аккуратно.

Постепенно Соломон Исакович почти полностью оправился после пребывания в больнице. Аппетит вернулся, вялость и сонливость прошли. Отечные морщины на лице слегка разгладились, хотя, конечно, уже не исчезли; Соломон Исакович никогда толком не знал своего лица, в зеркало смотрелся только невидящим привычным взглядом во время бритья и не замечал разницы. Дольше всего не восстанавливалась способность читать, и это сильно мучило Соломона Исаковича, однако со временем буквы приобрели свои прежние очертания и прежний смысл, и это маленькое удовольствие вернулось к нему.

Что, конечно, не вернулось, так это живительное ощущение силы, легкости и гибкости во всех членах, испытанное им на краткий, восторженный миг в бассейне. Но Соломон Исакович на это рассчитывал так же мало, как и на удовольствие от работы, и вполне удовлетворен был своим возвращением в то состояние, которое называется «практически здоров».

Два или три раза он сходил снова к синагоге, но никаких полезных сведений больше не получил, кроме совета купить пианино на продажу. Соломон Исакович охотно купил бы пианино, не на продажу, а себе, но играть он давно разучился, да и опасался, что может не хватить денег на отъезд.

Бумага пришла довольно быстро, месяца через три, и Соломон Исакович начал делать все, что полагается. Хотя он отлично знал, что люди, пославшие ему этот документ, совсем ему не родня, он все же незаметно начал думать о них как о своих, любопытствовал, каково им приходится на новом месте, и один раз даже написал им. Но ответа не получил.

Собирание всех бумажек, в сопровождении которых должно было представлять властям просьбу о выезде, было делом длительным и тягостным.

Заранее предвидя, что получение каждой из них неизбежно сопряжено будет с недоразумениями, неувязками и открытой злонамеренностью, Соломон Исакович соответствующим образом подготовил себя. Он терпеливо стоял в очередях к лицам, заведомо не имевшим власти сделать то, что ему было нужно, только для того, чтобы быть обруганным и посланным к другим лицам, имевшим власть, но не обязанным это сделать. От них он переходил к лицам, обязанным, но не желающим им заниматься, и, если его пренебрежительно или злобно отсылали прочь, уходил и приходил на другой день. У него было время. Оскорбительные, насмешливые и враждебные замечания он давно научился выслушивать так, что они его совершенно не касались. Он никогда не спорил, не настаивал на своих правах, не требовал справедливости. Обе стороны отлично знали, что справедливость тут ни при чем, и Соломон Исакович предпочитал не валять дурака. Он брал терпением. Поскольку дело его не представляло настоящего интереса ни для кого, кроме него, людям в конце концов надоедало говорить ему «нет», и они исполняли то, что было положено им по должности. Стопка бумажек, аккуратно закладываемых в «Вешние воды» Тургенева, медленно росла, а вместе с ними, как ни надежна была защита, воздвигнутая вокруг себя Соломоном Исаковичем, росло и чувство неприкаянности и уязвимости в этом привычно холодном мире. И все больше хотелось куда-то в тепло.