Месть - [28]

6

Чтобы надеть джинсы и футболку, пришлось изрядно потрудиться. Работа Дуайта Хэндфорда давала о себе знать. Мне случалось быть битым раньше, в основном когда я вручал или пытался вручить повестки людям, которым казалось, что, за неимением другого объекта, гнев надо излить на меня.

Я знал, что вид оружия не останавливает разъяренного человека. Один раз я вытащил незаряженный пистолет, когда здоровенный латинос, открывший мне дверь, хотел броситься на меня. Он плюнул на пистолет, выхватил его у меня и попытался меня застрелить, а потом ударил рукояткой в лицо. После этого он с криком бросился в квартиру, явно в поисках чего-то если не огнестрельного, то острого или тяжелого. Я подобрал пистолет и со всех ног кинулся к своей машине. Больше подобных попыток я не предпринимал.

Я отодвинул стул от двери и вышел, неся с собой монтировку. Маленькая ящерица, сидевшая на перилах, повернула голову в мою сторону. Ящерицы во Флориде не редкость. Обычно по утрам я заставал сразу нескольких на ступеньках или на перилах. Эта, казалось, понимает, что сегодня все не совсем так, как обычно. Раздувая шею, она внимательно смотрела, как я продвигаюсь в сторону ванной и с каждым шагом вспоминаю вчерашний вечер.

Ванная комната открывалась только ключом, по крайней мере так мне говорили. Иногда, когда погода была действительно дурной, то есть шел сильный ливень, я находил под умывальником какого-нибудь бездомного бедолагу. Сегодня никого не было. Я положил монтировку на умывальник, помылся, побрился, почистил зубы и внимательно осмотрел себя в зеркале. Вид ниже среднего. Я вспомнил о Салли Поровски и попробовал улыбнуться. Улыбка вышла не отвратительная, но вряд ли неотразимая. Я вообще не урод. Про меня говорят, что я приятный, интересный. Жена утверждала, что во мне есть скрытое очарование, южный средиземноморский шарм.

Мои дед и бабка по отцовской линии познакомились в Виареджо, под Флоренцией. Мой дед был официантом, а бабка ― помощницей повара в ресторане. Они переехали в Штаты в 1912 году и обосновались в Чикаго, где открыли маленький ресторанчик в северо-западном квартале. Когда я родился, они были уже на пенсии. Родители моей матери приехали из Рима. Отец матери работал репортером в газете, а мать ― в булочной, рядом с его редакцией. Когда они приехали в Америку, она не пошла работать, сидела дома с детьми, а дед занялся перетяжкой мягкой мебели и писал для газеты, выходившей на итальянском языке. Он вел колонку политики и славился тяжелым нравом.

Поженившись, мои родители вышли из католической церкви и присоединились к епископальной, не знаю почему. Они никогда не объясняли мне этого, а когда я спрашивал, еще будучи ребенком и позже, уже взрослым, отвечали что-то вроде: «Есть сугубо личные вещи, даже, представь себе, у родителей».

Иногда я подумывал перейти в католицизм, в религию моих предков, но истинного призвания к этому никогда не чувствовал. Мне просто казалось, что это неплохо было бы сделать. Достаточное основание для того, чтобы пойти посмотреть баскетбол или заказать банановый коктейль, но вовсе не для смены веры.

Я засунул мыло, зубную щетку и бритву «Bic» в ящик стола и, не выпуская из рук монтировки, двинулся к машине. Сесть в нее было нелегко, а выйти, отыскав место для парковки на Мэйн-стрит, еще труднее. Брать с собой монтировку в кафе «Кальди» я не стал.

Кэролайн Уилкерсон уже ждала меня. Хотя незанятых столиков было мало, я без труда узнал ее. Она сидела в зале, не на улице. На носу у нее были небольшие очки, и она что-то записывала, раскрыв перед собой объемистую тетрадь. Рядом с тетрадью стояла чашка кофе. Фотографию этой женщины я видел на страницах «Геральд трибюн», в разделе светской хроники. Я заказал у стойки круассан с луком и сыром и большой кофе и подошел к ней. Садясь, я постарался не прикусить нижнюю губу, но боль под ребром заставила меня это сделать.

Когда я сел напротив нее, она посмотрела на меня поверх очков, сложила руки и показала, что внимательно слушает.

Вдова Уилкерсон была гораздо красивее, чем на фото в газете. Ей было лет под пятьдесят или чуть больше. Прямые короткие волосы с проседью, лицо без морщин, с полными красными губами напоминало Джоан Фонтейн [4]. Если она и обращалась к пластическому хирургу, он проявил чудеса мастерства.

На ней была розовая шелковая блузка, жемчужное ожерелье и жемчужные серьги, легкий белый пиджак ― и никакой улыбки на лице.

― Мистер Фонеска?

― Да, ― сказал я.

Она кивнула и отхлебнула кофе.

― Она тут ни при чем, ― произнес чей-то голос.

Хорошенькая девушка с длинными светлыми волосами и серебряным кольцом в левой ноздре ехидно пропищала: «Да неужели?» ― и засмеялась. За ней захохотала другая девушка, с темной стрижкой, и парень с маленькой бородкой, в бейсболке, надетой задом наперед.

― У вас что-нибудь болит, мистер Фонеска? У вас такой вид...

― Маленький несчастный случай, ― ответил я. ― Шел не глядя и наткнулся на перила. Вы знаете, что Мелани Себастьян пропала?

― Если бы я не знала, ― сказала она, поднимая очки на темя и закрывая свою тетрадь, ― я бы сюда не пришла. Карл Себастьян звонил мне и все рассказал. Он чуть не плакал, но я ничем не могла ему помочь. Мелани не звонила мне. Я согласна с Карлом, что, если бы Мелани сделала что-нибудь подобное по своей воле, она обратилась бы ко мне. Я сказала Карлу, что нужно заявить в полицию. Возможно, с Мелани что-нибудь случилось. Может быть, ее даже...