Месье и мадам Рива - [51]

Но к какому же умозаключению я пришла, сидя в кабинете доктора Сандеман и оценивая прочность смастеренных ею самолетов, которые парили прямо над моей головой, привязанные еле заметными веревочками? Ах да, припоминаю. Я объявила, что если врачу повезло или не повезло — зависит от точки зрения — иметь такого пациента, как я, то есть, мягко говоря, особенного, он (врач) обязан нести ответственность и оставаться врачом до конца. Таков его долг. Если его одолевает какое-нибудь экзотическое, но законное желание — к примеру, хочет он огород развести, — ему стоит правильно организовать свою жизнь. Скажем, купить участок земли неподалеку от клиники, вычеркнуть из списка клиентов всех скучных обыкновенных пациентов, оставить только самых интересных людей, которые, увы, не очень хорошо себя чувствуют, и заботиться об их здоровье, выращивая в свободное время помидоры, стручковую фасоль, смородину и лук-порей. Или пускай хотя бы врач убедится в том, что его самый интересный пациент от презираемой наукой экзистенциальной тоски, которую страховка не охватывает, не принял пентобарбитал, чей горький вкус перед смертью неоднократно описывали те, кому доводилось сводить счеты с жизнью.

В приступе красноречия я сообщила доктору Сандеман, что не только врачи несут такой тяжелый груз ответственности. Люди других профессий тоже страдают. Например, писатели. Тут я попросила Пилар сделать над собой усилие и понять человека другой профессии. Я спросила у доктора, не кажется ли ей очевидным, что писатель, у которого есть читатели — и число не имеет значения, — не просто читатели, а те, кто сделал осознанный самостоятельный выбор, не имеющий отношения к рекламе, слоганам и стопкам книг возле полок с полуфабрикатами в супермаркете… разве не очевидно, что такой писатель никогда не сможет перестать писать? Разумеется, черт возьми, не сможет! Поэтому если доктор Пилар Сандеман оказалась в неловкой ситуации, из-за которой страдает, ей стоит лишь подумать о писателях или — почему бы и нет? — о матерях. «Мы с вами, доктор, отлично знаем, — сказала я, — что многие дети, рождаясь, не задумываются о том, кто их мать, но есть и другие, те, кто ходит под стол пешком, а мать со всеми ее достоинствами и недостатками уже про себя оценивает». Наверное, правильно делает. Но есть и третьи, те, кто привыкает к родительнице, но с ползунков и до старости открыто жалеет, что не попалась женщина получше. Судьба, конечно, не щадит никаких матерей. И не стоит слишком уж сгущать краски — материнство приносит радость. Но вывод один: мать никогда не перестает быть матерью. «Даже в предсмертной агонии, в возрасте восьмидесяти лет, страдая от гангрены, мать будет слушать рыдания и всхлипы свои шестидесятилетних детей, которые, невзирая на годы, нуждаются в ней, как я нуждаюсь в вас сегодня, в мае две тысячи четырнадцатого года, дорогая мадам Сандеман, — объясняла я, — такова жизнь».

7 Принимать или не принимать?

На следующий день после разговора с терапевтом, который не стоило упоминать и тем более подробно прописывать в этой книге, я вошла в аптеку. К сердцу я прижимала сумку. Во внутреннем кармане лежал рецепт, выписанный Пилар С. по моей просьбе. Выписывая рецепт, докторша рассуждала, но мысль была мне не вполне понятна, хотя все слова в отдельности я уловила. Назначенное лекарство не имело отношения к болеутоляющим или волшебной пилюле. Оно просто делало свою работу при условии соблюдения мною определенных правил: мне запрещалось пить алкоголь, и я должна была следить за дозировкой и принимать таблетки по часам. Дальше страдающему организму предоставлялась возможность поработать с веществом самостоятельно. «Тут дело обстоит примерно как с книгами, — заявила Сандеман, — у каждого человека своя реакция». Видимо, докторша вспомнила о том, что я часто приводила в пример абстрактного читателя. Вряд ли многие пациенты так делают. Чтобы далеко не ходить, мадам Сандеман объяснила мне, что лекарство — противотревожный антипсихотический нейролептик, содержащий барбитуровую кислоту, обладающий таким широким спектром действия, какой ему только исхитрилась приписать фармацевтическая компания с продвинутым маркетологом, — будет действовать как защитная маска. Я сразу представила себя в бальной зале с колоннами, только вместо парика и маски у меня лекарство. И вот я уже могу изображать мадам де Помпадур среди позеленевших от зависти гостей. В отличие от обычного атласного платья для бала, лекарство обещало мне гармонию с самой собой. «С таким средством, — сказала доктор Сандеман, — вы будете по утрам петь, и танцевать, и с аппетитом поедать тосты, а не чувствовать тяжесть бытия и не думать о том, что все кругом скучное, мутное и не стоит внимания». На очевидный вопрос, который я, разумеется, не могла не задать, а именно — зачем себя обманывать? — госпожа Сандеман ответила со всей честностью. С философской точки зрения, обман не имеет смысла. Но с медицинской точки зрения, смысл есть. Доказано, что лекарство нейтрализует пагубное воздействие на организм депрессии, продлевает жизнь, пациент чувствует прилив сил, радость, желание двигаться вперед, а это немаловажно даже в мировом масштабе. «Таково мое заключение», — сказала докторша. «Медицинский вердикт?» — спросила я. «Он самый», — ответила Сандеман.