Месье и мадам Рива - [53]

— Вы говорите невероятные вещи, мадам, потому что — вообразите — я сам неоднократно задавался этим вопросом!

— Я так и думала.

— Да-да.

— И?

— Я задавался этим вопросом. Да. Много раз. Но ответа не нашел. Может, его и нет. Увы.

— Позвольте заметить, господин фармацевт, ваша прямота вызывает уважение. Даже если вам и непросто произносить вслух то, что вы произносите. Я говорю как ваша потенциальная клиентка.

— Да уж. Так что мы будем делать с вашим рецептом?

— А что вы посоветуете?

— Зависит от ситуации. Что сказал ваш врач?

— Ох, знаете…

— Что он сказал?

— Мой доктор — женщина. Она родом из Боливии. Очень прагматичная. Она делает макеты самолетов, умеет управлять настоящими самолетами и собирается все бросить и уехать сажать капусту за тысячу километров отсюда.

— Ясно. Но что она говорит о вашем состоянии?

— Она говорит, что сейчас в моей жизни не лучшая полоса, но я должна радоваться тому, что хорошо сплю.

— Вы действительно хорошо спите?

— Как убитая.

— Вам повезло!

— А вы спите плохо?

— Ужасно!

— Как жаль!

— И не говорите.

— И как вы с этим справляетесь? Принимаете ингибиторы… как их там? Ну, вы меня поняли.

— Не совсем. Я скорее склонен выпивать пару бокальчиков или… несколько… иногда много… или курить этот… в общем, буду признателен, если вы сделаете вид, что ничего не слышали.

— Я могила, месье.

— Так чем я могу вам помочь, мадам?

— Будьте любезны, посоветуйте мне бальзам для губ. Такой, чтоб хорошо увлажнял, с приятным, но не слишком сильным запахом и из натуральных продуктов! Пожалуйста!

8 Некоторые секретарши на все руки мастерицы и работают лучше других

Утром пришло письмо.

Конверт не выглядел как те, в которых присылают квитанции за газ, за квартиру, за электричество, страховки, напоминания о членских взносах, выписки из налоговой, абонементы, кредитные карты. Бумага была грубее и не совсем белая. Закрывался конверт тоже не обычным прямоугольником, а равнобедренным треугольником, напоминающим крышу дома с детского рисунка, домика со ставнями, дверью, дымящейся трубой, а рядышком на лужайке — идеальной семьей и котом с длинными усами. Кто в наше время пользуется такими конвертами?

Разглядывая конверт утром в конце мая, я ощутила разочарование. Я вспомнила далекое прошлое, в котором один мужчина по фамилии Лендеман от руки писал мне длинные письма и отправлял их в похожих конвертах с марками чужой страны, к которой я до сих пор привязана вопреки здравому смыслу. Я всегда знала, что Джон — распространенное имя, к которому я почему-то отношусь с большим трепетом, — покупал конверты в специальном магазине у себя на родине или в Италии, потому что в том месте, где он жил и откуда мне писал, найти такие восхитительные канцелярские товары невозможно. Помню, что лишь дотрагиваясь до конверта — и, кстати, не так уж и давно это было, — я осознавала, как нам с Джоном Лендеманом повезло встретить друг друга. Текстура конверта, изысканного, мягкого и одновременного твердого, с белыми и красновато-коричневыми, почти золотистыми прожилками, предупреждала меня о том, что внутри спрятаны прекрасные точные слова, выстроенные фразы, перемежающиеся в загадочном ритме любовного танца.

Именно таким — идеальным и загадочным — мне представлялся почерк единственного мужчины, которого я когда-либо любила. Разумеется, Джон был простым смертным. И разумеется, как простой смертный, он точно не знал, чего хочет, вернее знал, но спустя час или сутки одно желание превращалось в другое, третье и так далее. К счастью, тогда я уже понимала, что мужчины — это мужчины, да и женщины — те еще штучки. Поэтому я просто наслаждалась тем, что в моей перенасыщенной, как некоторые гобелены, жизни на фоне всевозможных знакомых наконец появился тот самый мужчина. По фамилии Лендеман. Я уже говорила, что он был простым смертным, таким же, как все. Отличало его лишь одно качество, которое мне особенно дорого, — способность и умение взвешивать, осязать, собирать и разбирать, полировать, поглаживать, похлопывать, чинить и смаковать слова — как в разговоре, так и на письме. Вскоре я поняла, что Джон прилагает столько усилий не просто ради красивого результата. Он не был чужд языковой эстетике, но прежде всего старался, дабы описать все оттенки того чуда — не побоюсь этого высокого слова, — которое нас связывало и которое содержало в себе, помимо энергии жизни, смертельный яд. Джон хотел разделить со мной чудо и часто шутил, называя его отравленным подарком. Я, будучи читателем-визуалом, сразу представляла себе, как мы с ним идем навстречу друг другу, притягиваемые непреодолимыми чарами, и оказываемся во тьме, где нам суждено выпить зеленый, словно нефрит, яд.

Если бы вы могли вообразить себе Джона Лендемана таким, каким вспоминаю его я, держа в руках конверт, похожий на его конверты, вы бы поняли, что я чувствую, ведь далеко не каждый день мы встречаем людей, которые подходят нам по всем статьям. Такие встречи — случайность. Иногда вы просто вдруг слышите голос. Как-то раз, когда дождь стучал по западному фасаду делового центра, где проходила одна конференция, я услышала такой голос, он произнес: «А не послать ли нам подальше эту тоскливую международную конференцию, посвященную важным скучным вопросам, собравшую экспертов со всего мира, привлекшую уважаемых специалистов? Не отправиться ли нам на прогулку по широким бульварам большого безумного города, где никто никогда не останавливается, где скорость правит балом? Вам не кажется, что на этой скорости мы долго не протянем, разлетимся на мелкие кусочки, и нас унесет ветер?»