Мертвые всадники - [8]

—    И потом, что такое басмачи?.. Тьфу! Ружья у них обрезаны, стрелять они боятся, и когда стреляют — жмурятся.

Плов был очень жирный и сладкий, с айвой, урюком и кишмишом и, хотя слегка горчил, был очень вкусен. Когда у нескольких человек закружилась голова, и они стали пьянеть, то гостеприимные хозяева объяснили это солнечным ударом... — Ах! ах! — суетились добрые кочевники. — Сейчас расставим юрты и перенесем их туда.

Умиравший, сделавшийся фиолетовым, фельдшер прохрипел: — Отравили. Бей их, ребята!

Но этого объяснения и не понадобилось, так как в эту минуту из-за холма затрещали новехонькие, необрезанные винтовки, грянула басмачская кавалерия, и добрые кочевники пустились на утек.

Пьяные, отравленные анашей, пулеметчики едва выпустили половину ленты, как уже были смяты и изрублены, но самые осторожные, те, кто ел меньше, и самые крепкие люди отряда сомкнулись в карре и стали пробиваться к пулеметам.

Отдаленные глухие „бум-бум“ показывали, что в городе гарнизон и жители отстаивают крепость, как только могут. Карре человек в пятьдесят стало пробиваться назад, к городу, и в сумерках было еще видно, как разноцветные пятна всадников, объятые клубами пыли, бросались на умиравшее, вяло двигавшееся карре, и по линии израненных умиравших красноармейцев пробегали редкие огни выстрелов последних патронов...

Ночь скрыла все.

2

Сухое солнце поднялось на безоблачном небе. Орлы-стервятники с голыми шеями, как у индюков, не двигая крыльями, плыли на пир, а на земле неподвижно возле золы потухающих костров лежали трупы людей, веривших в гостеприимство, и несколько храбрых изрубленных пулеметчиков.

В трех верстах дальше, туда, откуда бухали пушки, возле самой реки, не спеша, кончали пленных, бившихся до полночи в карре.

Командир отряда лежал на горячем песке, растянутый между четырьмя кольями. Его пытали и требовали распоряжения красноармейцам о содействии басмачам. Из-под ногтей ног струилась кровь от вбитых колючек, а ступни шипели на угольях... Голова командира стала серебряной за одну ночь. Двое басмачей крепко держали его голову лицом к мосту, чтобы показать как умирают его „солдаты..."

Солнце до волдырей жгло открытую спину, но в голове бродили предсмертные последние мысли о погибшем отряде.

Белесых от ужаса пленных подводили к краю моста. Десятки рук держали одного человека, отгибали голову назад, и огромный, как мясник, дунган, от которого пахло потом и бараниной, без халата, в одном белье, подымал руку и два раза полосовал широким ножом по открытой шее. Кровь лила, как из ведра, и предсмертный крик переходил в храп и бульканье. Зарезанного отпускали, он падал в воду и некоторое время, казалось, плыл, барахтаясь и кувыркаясь. После каждого убитого к командиру склонялось лицо:

—    Яшасунь Советски Власть?.. (Да здравствует Советская Власть?).

—    Яшасунь! (Да здравствует), — шопотом отвечал несчастный и почему-то считал падавших в реку.

—    Раз... Два... Три... — На четвертом он остановился и подумал:    „попробуем хоть что-нибудь сделать".

Пятого солдата не подвели: костер отодвинули от ног командира, веревки развязали; подошел переводчик:

—    Мине твоя не будет резит, солдат не будет резит, пойдем город, твоя солдат — нам солдат, твоя солдат на крепость пулемет стреляй... Хорошо?..

—    Дай подумать.

Переводчик отошел.

„О газах они ничего, наверно, не знают, о пироксилине тоже... Но поймут ли мои люди? Придется говорить языком одно, а глазами другое... А если решат, что я слабый трус... Ну что ж. Умереть никогда не поздно, попробуем бороться".

—    Хорошо, — сказал командир еле внятным голосом. Ему стали - бинтовать ноги и дали поесть. У пленных перерезали все веревки и повели купаться. На берегу, под огромным казаном, затрещали в огне сухие колючки, и зашипело сало для плова, а со стороны города бухали пушки, и каждый удар отдавался в измученном сердце.

3

Командир съел ложки две-три плова, приказал людям выстроиться и подошел к шеренге, мягко ступая забинтованными ногами и опираясь на плечи двух басмачей.

Внимательно осмотрел всех до одного. Все осунулись, глаза стали большими, и у многих седина тронула голову. Но как они выросли! Это не дети, которых можно зарезать за одну дыню.

„Надо говорить, молчать долго нельзя, а то враг поймет, что хитришь..."

—    Я приказываю сдаться... Мы присоединимся к ним и вместе с ними ударим на крепость... Жизнь дороже всего ..— Говорил, говорил, а сам думал: „Только б не перебили".

Дослушали до конца.

—    Согласны?

—    Согласны. Да. Хорошо, — ответили вразброд вовсе не по-военному.

„Кажется, поняли... Остается приказывать..."

—    Саперы, вперед!

Вышли.

—    Пироксилин цел?

—    Цел.

—    Согласны запальники делать очень короткие, или несогласны?

—    Да. Согласны!

Ответы спокойные, вдумчивые и мстительные.

—    В резерве будете. На место. — А сам думает: „поймут басмачи или нет?"

—    Кто живой от газовой команды — вперед!

Вышли.

—    Газы есть?

—    Да. Четыре баллона тяжелого...

—    Сохранить для крепостного резерва согласны?

—    Да!

Командир убедился, что его поняли все люди и не понял ни один басмач.

—    Саперам и газовикам особых приказаний больше не будет. Разойтись!