Гладкий рыжий пес жадно лакал кровь из железного таза.
Снаружи свежевали тушу барана.
Огромный костлявый пограничник в зеленой гимнастерке и в синих галифе лежал на шелковом одеяле и задумчиво смотрел на огонь. Его худое тело выступало из темноты углами. Плечо и согнутое калено были освещены. Он казался еще более худым, чем был в действительности. Крупное желтое лицо с синими глазами было одутловато. Большие губы, мясистый нос и мягкие спутанные каштановые волосы, неряшливо свесившиеся вперед, делали его лицо безвольным и нерешительными.
Древние мохнатые ветви можжевельника трещали на очаге посреди юрты. Седые иглы сгорали и свивались золотой проволокой. Блестки плыли в отверстие потолка и таяли в белом дыме.
Пограничник улыбался, и лицо его менялось. Настороженная хитрость светилась в синих глазах из-за чащи волос. Жесткая, насмешливая улыбка была проницательна и неожиданна. При ней сразу откровенно выступало его подлинное лицо. Она говорила о том, что этот человек с простоватой наружностью обладает скрытым терпением и твердой волей.
Пограничник оперся на локоть и прислушался. Рядом с его головой послышалось легкое царапанье. Детский голосок тихо проговорил за войлочной стеной юрты:
— Будай, ты слышишь?
— Да, — тихо ответил пограничник. — Это ты. Калыча?
— Уезжай скорей! Идет большая контрабанда! Я оседлаю тебе коня.
— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Позови Джанмурчи.
— Хорошо.
Будай опустился на одеяло и отстегнул кобуру нагана. Полог юрты поднялся. Вошедший проводник-киргиз опасливо оглянулся и остановился. Блики костра бегали по его узкому желтому халату. Пятна теней и света трепетно дрожали на белом войлоке юрты и на фигуре вошедшего, и казалось, что он покачивается из стороны в сторону. Его тревожные, бегающие глаза сразу зорко оглядели всю юрту. Он повел носом и всхлипнул. Эта привычка была у него от анаши[1]. Угловатые, худые плечи и длинное лицо склонились к Будаю.
— Командир, Калыча тебе сказала?
— Я знаю. Я приехал в гости, чтобы следить. Не бойся. До заставы близко.
В юрту вошла девушка. Она была в желтом бархатном халате. Серый мех выдры окаймлял фиолетовую бархатную шапочку. Полсотни косичек‑шнурков стучали кораллами и серебром. Толстые браслеты — на руках и ногах. Смугло-розовое лицо ее было спокойно. Черные блестящие брови, равнодушный плутовской взгляд и пухлый рот делали ее красивой.
— Ну, ты, бесенок, что ты нас пугаешь? — спросил Будай.
— Сейчас придет отец, — сказала девушка и выбежала из юрты.
— Она говорит правду, — ответил Джанмурчи. — Нельзя варить в одном котле две головы. Это — закон. Ты, начальник границы, живешь в одной юрте с отцом контрабанды.
— Джанмурчи, шесть лет мы его ловим. Сегодня он будет наш.
— Командир, ты много захватил опия на перевалах. Никто не знает, ты знаешь. Весь опий был Байзака. Зачем тебе с ним ссориться? Ты думаешь так много, — как старик. Скоро твоя голова будет белая.
— Джанмурчи, до вечера далеко. Ты приведешь с заставы целый эскадрон. Сядь.
Джанмурчи сел.
— Ты спас меня под перевалом, когда я был контрабандистом. Помнишь, Будай, ты меня накормил и оставил мне мои желтые рубины. Я стал твоим проводником. Теперь ты сватаешь мне Калычу. Я верен тебе, как пес.
— Зачем ты говоришь все это?
— Байзак большой человек. Он председатель потребкооперации.
— Вот поэтому я и хочу посадить его в подвал.
За юртой раздался гомон. Кто-то спрыгнул с коня, и в юрту вошел рослый чернолицый красноармеец.
— Здорово, Саламатин, — сказал Будай и принял пакет. Он распечатал его, пробежал бумагу глазами и нахмурился.
— Сегодня я занят и назад не поеду.
— Товарищ начальник, просили передать на словах, что никак невозможно.
Будай долго смотрел на огонь и наконец сказал:
— Ладно. Я Дам тебе записку на заставу. Вези в карьер. А ты поедешь со мной.
Джанмурчи поклонился.
Толстый киргиз заглянул в юрту. Он был низкий и толстый, как шар. Его выхоленное лицо изображало любезность, и весь он казался добродушным и лукавым, как фарфоровый болванчик. Длинные усы шнурками и быстрый взгляд блестящих глаз еще более усиливали сходство. Однако при всем добродушии его лицо было замкнуто, как маска, и не меняло любезного выражения никогда.
— А-а, — приветливо протянул Будай.
Они ласково поздоровались и сели к огню. Красноармеец и Джанмурчи вышли.
— Ну, как живешь, Байзак… Тебе не скучно? спросил Будай.
— Разве я могу скучать, когда ты у меня в гостях? — сладко улыбаясь, проговорил Байзак.
Оба хитро заглянули в глаза друг другу и рассмеялись.
— Я сейчас уезжаю, — сказал Будай.
Байзак сделал испуганное лицо.
— Ты сегодня ничего не ел. Бердыбан, Юсуп, Джанвай!
Юрта наполнилась народом, и Байзак приказал подавать чай и мясо.
— Джанмурчи, седлать лошадей! — закричал Будай.
Он выпил сливок, съел кусок мяса и, попрощавшись с Байзаком, вышел.
— Эти люди поедут сзади. — Байзак указал на целую толпу всадников в халатах и острых шапках. — Начальник границы не может ехать один, как бедняк, без провожатых.
Потом он подал Будаю стремя, и, пожав друг другу руки, противники снова насмешливо заглянули друг другу в глаза.