Мертвые всадники - [19]

Но через восемь лет, в двадцать втором году, после того, как над всей страной пронеслись вихри  революции, болезней, голода и гражданской войны  в Керманшах явился великан-татарин. Это был Алимджан.    

Ближайший город за триста верст протягивая свою длинную руку через снежные перевалы и выжженные долины, насаждал администраторов. Алимджан был прислан для созданья в Керманшахе европейской школы. Все вспомнили маленького Алимджана, и уже в день его приезда шли пересуды по всему городу. Не считая начальника милиции, Алимджан был единственным европейцем. В день приезда йлимджан жадно смотрел на глиняные дома и дувала, где он любил и знал  каждый закоулок. Он хотел посмотреть, где была  их лачуга, и, как будто очнувшись от сна, увидел,  что деревья, которые он помнил молодыми, выросли, Алимджан не поехал смотреть родной дом, |так как сентиментальность мало принята на востоке, и сразу же отправился в дом начальника  милиции, у которого решил жить первое время.

2

Усыновление пришельца

У начальника милиции Керманшаха собрались гости. Лицо хозяина четкое, как на римской медали, было сегодня приветливо, насколько оно вообще могло быть приветливым. Большая керосиновая лампа щедро освещала гостей, сидевших в кругу на полу, поджав ноги.

Горные киргизы, от одежды которых пахло снегом, бараниной и кумысом, сидели вперемешку с жителями долины, узбеками. Луговой холодный ветер в горах, который дует с ледников, вызывает такой же загар, как и солнце долины; поэтому киргизы были такие же черные, как и оседлые земледельцы долины. Керманшах в это время был еще предоставлен самому себе. Иногда забредала шайка басмачей. Они требовали фуража и мяса, отбирали скот и, зарезав на прощанье какого-нибудь администратора, исчезали в беспредельных степях, которые тянулись в сторону Алая. Вслед являлся военный отряд, месяцами преследовавший шайку, и жители вздыхали свободно. В обиходе жителей отвага была нужна, как штаны, ружье или киса плова. Поэтому никто из собравшихся не стремился удивить остальных рассказом из своей жизни, который среди европейцев показался бы необычайным. Чтобы приехать на базар, надо было не сорваться вместе с грузом с горной тропы, не утонуть в потоке и не попасть в лапы басмачей.

Возделывать поле, ожидая каждый день набега, было еще труднее. Все давно привыкли к стычкам и переполоху, и надоело это всем до смерти. Молчал даже начальник милиции, хотя ему было что расказать. Неделю назад шайка, за которой он охотился, оцепила его дом, чтобы захватить врасплох, сонным. В одном белье он выскользнул с пятью своими джигитами из Керманшаха, а через три дня привез с собой труп предводителя шайки и выставил его для опознания в тени на базарной площади. Родственники за телом не явились, но прошел слух, что шайка рассыпалась, и Керманшах мог быть, спокоен, так как обычно урока хватало месяца на два. Только лихорадочный блеск глаз у начальника милиции и подвязанная левая рука подтверждали рассказы милиционеров о том, что во время последнего дела его изрядно рубнули по плечу шашкой. Кербалай, глава киргизского рода Чуназ, посадил его вместо себя на почетное место, где было больше подушек, и все считали, что этого довольно. Общее внимание привлек Алимджан, но больше всего гости были заняты водкой. Эгга! сегодня ее было сколько угодно. Пиала с кишмишевкой ходила по кругу, и каждая затяжка чилима подымалась облаком дыма к лампе. Когда пиала обошла круг несколько раз, Кербалай обратился к вновь приехавшему:

— Алимджан! Давно, когда твой отец был жив и торговал по горам, я сажал на седло маленького сына Макая, а теперь ты вырос, и мои волосы стали, как снег.

— Старик снял с головы большой малахай.

— Я ничего не знаю о том, где ты был, расскажи нам что-нибудь новое, потому что дни наши одинаковы.

— Кербалай, — почтительно Заговорил Алимджан, — я мог бы остаться там, потому что эти восемь лет я учился день и ночь.

—    О -бо, домулла (ученый), —задумчиво сказал Кербалай.

—    Но, я приехал, — сказал Алимджан, — потому, что не мог забыть горных пастбищ с травой выше всадника и горячей долины с белым полем созревшего хлопка. Там люди живут так тесно, как клетки в медовом соту. В одном городе их больше, чем пчел в улье, и живут они друг над другом.

—    Значит, у тебя было много друзей, — укоризненно спросил Кербалай, потому что нельзя уезжать от своего друга на всю жизнь.

—    Нет, отец мой. Люди там отделены друг от друга каменными стенами и о своих делах разговаривают на ухо. Их так много, что они ничего не знают один про другого. Поэтому твой друг тот, который здоровается с тобой, но когда ты

заболеешь и даже умрешь, он может не придти на твои похороны.

—    Так это, значит, правда,— печально сказал Кербалай. — Я слышу это уже от третьего человека.

Начальник .милиции засмеялся, но Кербалай укоризненно покачал головой, и тот стал серьезным.

—    Если ты был один, Алимджан, ты должен был помнить о нас, не забыл ли ты коня?

—    Отец мой, там ездят все на арбах, которые катятся сами без лошадей. Но я ездил в большой дом, где учатся садиться на коня, и не забыл, чему ты учил меня в детстве.