Мерсье и Камье - [26]

— По-моему, это здесь ни при чем, — сказал Камье.

— Очень даже при чем, еще увидишь, — сказал Мерсье. — Цветы поставлены в кувшин, отара возвращается в овчарню.

— Не понимаю, — сказал Камье.

Тот недолгий путь, который еще должны были пройти, они прошли по большей части в молчании, то открытые всей ярости ветра, то сквозь зоны тишины. Мерсье — старясь осознать в полной мере, какие последствия может иметь для них случившееся, Камье — значение только что услышанной фразы. Но старались они напрасно, один — постигнуть секрет сопутствующей им удачи, другой — добраться до смысла, ибо они устали, им был необходим сон, их измотал ветер, а в головах у них, довершает разгром, стук ненасытных ударов.

VII

    Дорога, до сих пор еще проезжая, тянулась все вверх и вверх по возвышенности, поросшей вереском. Тысячей фунтов выше уровня моря, двумя, если предпочитаете, тысячами, дорога пересекала обширные торфяные болота. Она больше никуда не вела. Несколько разрушенных фортов, несколько разрушенных домов. Море недалеко — едва различимое за спускающимися к востоку долинами, бледный плинтус, такой же бледный, как и бледная стена неба. В лощинах прячутся озерца, невидимые с дороги, к ним идти по едва заметным тропинкам под нависающими высокими утесами. Все кругом, вроде бы, плоское или слегка холмистое, а тут рукой подать до этих высоченных утесов, совершенно для путника неожиданных. да еще из гранита. На востоке их цепь достигает наибольшей высоты, их вершины возводят к небу даже самые потупленные глаза, вершины, возвышающиеся над обширной равниной, над прославленными пастбищами, над золотистым долом. Перед путешественником, насколько хватает глаз, дорога все вьется к югу, и поднимается в гору, но едва ощутимо. Никто никогда не пользуется этим путем, кроме фанатичных пешеходов, да любителей портить своей фигурой пейзажи. Топь заманивает, прикрывшись вересковой маской, и перед очарованием ее способен устоять не всякий смертный. Потом она поглощает не устоявших — либо на них набрасывается туман. Город тоже недалеко, с определенных точек можно ночью видеть его огни, вернее зарево, а днем дымку над ним. Даже молы гавани можно рассмотреть в очень ясные дни, двух гаваней, крошечные ручонки, обнявшие зеркальное море, которое, известно, плоское, но выглядит поднимающимся. И острова, и мысы, нужно только в правильном месте остановиться и повернуться, а по ночам, конечно, огни маяков, и шарящих, и проблесковых. Здесь бы и лечь, в ложбинке, устланной сухим вереском, и уснуть, в последний раз, днем, на солнце, поникнуть головой среди мельчайшей жизни стебельков и чашечек, и быстро уснуть, быстро проститься с прельстительными вещами. Небо без птиц, случайный хищник, никто не поет. Конец описательного пассажа.

— Что это за крест? — сказал Камье.

Вот они опять.

— В болоте, неподалеку от дороги, но все же слишком далеко, чтобы можно было разобрать надпись, стоял скромный крест.

— Когда— то я знал, — сказал Мерсье, — а теперь не знаю.

— Я тоже когда— то знал, — сказал Камье, — я почти уверен.

Однако он не был уверен вполне.

Это была могила националиста, которого враги привели сюда однажды ночью и казнили, или, возможно, только труп принести, чтобы выбросить. Похоронили его много позже, с минимумом церемоний. Звали его Масси или, может быть, Массей[43]. Ныне его не очень-то ценили в патриотических кругах. И правда, он почти ничего не совершил для общего дела. Но этот памятник, тем не менее, заработал. Все это и, без сомнения, многое еще другое, Мерсье и возможно Камье когда-то знали, и все теперь забыли.

— Какая досада! — сказал Камье.

— Не хочешь подойти и прочесть? — сказал Мерсье.

— А ты? — сказал Камье.

— Ну, как хочешь, — сказал Мерсье.

Они вырезали себе по дубинке, прежде чем оставили позади верхнюю границу леса. Для своего возраста они весьма неплохо продвигались. Им было любопытно, кто свалится с ног с первым. Они прошли добрых полмили в молчании, уже не рука в руке, но каждый держась своей стороны дороги, вся ширина которой, таким образом, или почти вся, пролегала между ними. Рты они открыли одновременно, Мерсье чтобы сказать: — Странное впечатление иногда. — а Камье: — Как ты полагаешь, там черви.?

— Прости, — сказал Камье, — о чем это ты говорил?

— Нет-нет, — сказал Мерсье, — ты.

— Нет-нет, — сказал Камье, — ничего достойного внимания.

— Все равно, — сказал Мерсье, — давай обсудим.

— Уверяю тебя, — сказал Камье.

— Прошу тебя, — сказал Мерсье.

— После тебя, — сказал Камье.

— Я перебил тебя, — сказал Мерсье.

— Я перебил тебя, — сказал Камье.

Вновь наступило молчание. Нарушил его Мерсье. Или, вернее, Камье.

— Ты простудился? — сказал Мерсье.

Потому что Камье закашлялся.

— Рановато еще быть уверенным, — сказал Камье.

— Надеюсь, ничего страшного, — сказал Мерсье.

— Какой замечательный день, — сказал Камье.

— А разве нет? — сказал Мерсье.

— Какое замечательное болото, — сказал Камье.

— Замечательнейшее, — сказал Мерсье.

Мерсье демонстративно поглядел на вереск и недоверчиво присвистнул.

— Под ним торф, — сказал Камье.

— Кто бы мог подумать, — сказал Мерсье.

Камье опять закашлялся.