Мерцание золота - [18]

— Как ваш роман? — поинтересовался директор, наполняя рюмки.

— Выйдет в следующем номере в журнале «Молодая гвардия». Я уже над новым работаю.

Несколько дней назад о работе Классика над своими романами мне рассказывал Сергей Михалков.

Я сидел в своем кабинете и размышлял, куда идти: домой или в буфет Дома литераторов.

Дверь отворилась, и предо мной предстала величественная фигура Сергея Владимировича Михалкова. Только поэт такого роста и такой осанки мог написать гимн, достойный сначала Союза Советских Социалистических Республик, а затем высвободившейся из-под обломков этого Союза свободной России.

— С-сидишь? — спросил Сергей Владимирович.

— Сижу, — кивнул я.

— З-зашел з-за гонораром, — объяснил свое присутствие здесь Михалков.

— Получили?

— Да.

Михалков сел на стул для посетителей и обозрел убогий антураж моего кабинета.

— Б-бывало и хуже, — вынес он свой вердикт. — Г-где фюрер?

— Куда-то отъехал.

Я выглянул в окно. Машины директора на месте не было.

— Ч-что пишешь? — осведомился Михалков.

— Да так, — сказал я. — Рассказики.

— Я бы на твоем месте взялся з-за роман.

Я никогда не мог понять систему в заикании Сергея Владимировича. Случалось, он надолго застревал на каком-то слове — и через минуту произносил его без запинки. Сегодня он зациклился на звуках «с» и «з».

— Почему за роман? — на всякий случай спросил я.

— С-сидишь один, никто не мешает. З-знаешь, как я с-с Бочкаревым работал?

— Нет, — помотал я головой.

— Он у меня был з-замом. Я хожу на работу, вкалываю как ишак, а Юрочка с-сидит по девять месяцев в году в творческом отпуске и пишет р-роман! Каждый год по р-роману! А у меня одни басни.

«И гимны», — хотел было сказать я, но сдержался. Его и без меня было кому обзывать Гимнюком.

От возмущения Сергей Владимирович сверх плана заикнулся на слове «роман».

— З-знаешь, с-сколько денег с-сгорело у меня во время обвала рубля?

— Нет, — сказал я.

— Двести восемьдесят тысяч.

Эту цифру Сергей Владимирович произнес без запинки. Мне почему-то показалось, что он ее сильно занизил. Что-то похожее я слышал от Ивана Петровича Шамякина. Не так давно я отвез ему в Минск гонорар за публикацию в журнале «Слово». Белорусский классик пригласил меня за стол. Сам он уже почти не пил, но мне наливал коньяк с удовольствием. В застольной беседе он тоже назвал похожую цифру — двести тысяч рублей.

— Разве мог я предполагать, что все рухнет? — пожаловался он. — Сгорели деньги за понюшку табаку. А я его терпеть не могу.

Шамякин не курил и не любил, когда при нем это делали другие.

Но где Шамякин — и где Михалков? Здесь был размах кремлевский, несравнимый с дачами на Лысой горе и квартирами на Ленинском проспекте в Минске.

— Теперь вот хожу по издательствам и с-собираю копейки.

Михалков тяжело вздохнул. Я тоже невольно вздохнул. У одних бриллианты мелкие, у других на бутылку не хватает.

— Ладно, — поднялся, опираясь на палку, классик детской литературы. — Не провожай меня. Я дорогу з-знаю.

Я все-таки провел его до лифта. Заслужить надо, чтобы про тебя сочиняли пародии, пусть и гнусные.

И вот теперь этот самый Юрочка сидел напротив меня за столом и рассказывал о спившемся дворнике Соболева. Похоже, он писал бы романы не только под крылом Михалкова, но и во время потопа, если бы таковой случился.

4

Однажды меня вызвал к себе Вепсов.

— Нужно съездить с Ювэ в журнал «Молодая гвардия», получить там гонорар и доставить Классика в целости и сохранности домой, — сказал он.

— Алевтина Кузьминична распорядилась? — спросил я.

— Она, — кивнул Вепсов.

Я догадывался, что неприязнь друг к другу у Вепсова и Кузьминичны была равновеликая.

В другой ситуации сопровождать Классика взялся бы сам Вепсов, но сейчас это было исключено. Пару лет назад в «Молодой гвардии» зарубили роман Вепсова «Дусина гарь». Он именно так и назывался: «Дусина гарь». Если бы мне во время работы в журнале попался роман с таким названием, я бы зарубил его за одно название. У нас в Белоруссии гарью назывался самогон. Не исключаю, что в «Молодой гвардии» его завернули по каким-то другим причинам. Сам я в этом журнале никогда не печатался. Мне хватало «Юности», «Дружбы народов» и «Нашего современника». Причем то, что я был автором последнего, вызывало вопросы у многих моих минских друзей.

— В империалисты пошел? — без обиняков спросил меня Алесь Гайворон.

— В патриоты, — поправил я его.

— Это еще хуже, — сказал Алесь. — Патриотом ты предаешь всех борцов за незалежность.

— Мои предки за незалежность не воевали, — возразил я.

— Но они ведь не в Москве сидели и не ели черную икру ложками. Тутэйшие.

— Мой дед в колхоз так и не вступил, — вспомнил я. — Остался единоличником. А умер в оккупации под немцами.

— А ты в москали подался. Натуральный предатель.

— Сам дурак, — предъявил я последний аргумент. — Ксендзы тебя охмурили, ты и рад. Рабская психология.

На том мы и расстались.

И вот теперь мне предстояло заглянуть в логово еще более лютых патриотов, чем в «Нашем современнике».

— С Поповым встречались? — спросил меня Классик в машине.

— Нет, — сказал я.

— «Вечный зов» — хороший роман. Но кличка у него дурацкая. — Классик хмыкнул.

— Какая?