Меня зовут Люси Бартон - [16]

– Да, мамочка, – ответила она.

В музее Метрополитен на Пятой авеню, на первом этаже, есть раздел, который называют садом скульптур. Должно быть, я много раз проходила мимо этой скульптуры вместе с мужем и с девочками – когда они стали старше. Но я думала только о том, чем накормить детей, и никогда на самом деле не представляла себе, что делать человеку в подобном музее, где всего так много. И только недавно, когда эту статую вдруг омыл великолепный свет, я остановилась, взглянула на нее и сказала: «О!»

Это мраморная статуя мужчины с его детьми[18]. У него на лице написано отчаяние. Дети прижимаются к отцу и о чем-то просят, а его взгляд, полный муки, обращен к миру, и руки прижаты ко рту. Но дети смотрят только на него, и когда я наконец это увидела, то произнесла: «О!»

Я прочитала надпись и текст на табличке, из которого узнала, что эти дети предлагают себя отцу в качестве пищи. Он умирает от голода в тюрьме, и дети хотят лишь одного: чтобы мучения отца прекратились. Они позволят ему – о, с такой радостью! – съесть себя.

И я подумала: этот парень, скульптор, знал. Он знал.

И тот поэт, который пояснил, что означает эта скульптура, тоже знал. Он знал.

Несколько раз я приходила в музей специально для того, чтобы увидеть умирающего от голода отца с детьми, один из которых уцепился за его ногу. А когда я туда приходила, то не знала, что делать. Он был таким же, каким запомнился мне, и я стояла в растерянности. Позже я поняла, что получала все, что мне нужно, когда смотрела на него украдкой. Например, когда я бывала в музее с кем-нибудь, то говорила, что мне нужно в туалет – просто чтобы уйти и посмотреть на статую одной. Но все было иначе, когда я специально приходила сюда, чтобы увидеть этого несчастного отца. И он всегда был на месте – за исключением одного раза. Смотрительница сказала, что он наверху, на специальной выставке. И я почувствовала себя оскорбленной оттого, что другие так хотят его увидеть!

Сжалься над нами.

Эти слова пришли ко мне позже, когда я размышляла над своей реакцией на слова смотрительницы, сказавшей, что статуя наверху. Сжалься над нами, подумала я. Потому что мы такие маленькие. Сжалься над нами – часто звучит у меня в голове. Сжалься над всеми нами.

– Кто эти люди? – спросила моя мать.

Я лежала на спине, лицом к окну. Был вечер, и зажигались огни города. Я спросила маму, что она имеет в виду. Она ответила:

– Эти глупые люди в глупом журнале – я не знаю имени ни одного из них. По-видимому, всем им нравится фотографироваться, когда они пьют кофе или делают покупки, или…

Я перестала слушать. Мне нужен был только мамин голос, и не имело значения, что она говорит. И я слушала звук ее голоса. Я так давно его не слышала, и он изменился. Раньше звук ее голоса действовал мне на нервы, а теперь он стал совсем другим.

– Взгляни-ка на это, – сказала мама. – Уизл, ты только посмотри. Боже мой! – воскликнула она.

И я села.

Она передала мне журнал.

– Ты это видела?

Я взяла журнал.

– Нет, – ответила я. – Я хочу сказать, что видела, но не обратила внимания.

– О господи, а вот я обратила. Ее отец когда-то был другом твоего отца. Элджин Эплби. Смотри, вот здесь написано: «Ее родители, Нора и Элджин Эплби». О, он был забавным. Мог рассмешить самого дьявола.

– Ну, дьявола легко рассмешить, – возразила я, и мама взглянула на меня. – А откуда его знал папа?

Это был единственный раз за все пребывание мамы в больнице, когда я рассердилась на нее – за то, что она упомянула об отце вскользь. А до этого она вообще о нем не говорила, разве что вспомнила о его грузовике.

– Они тогда были молодыми, – ответила она. – Элджин переехал в Мейн – кто его знает почему. Но посмотри-ка на их дочь, Энни Эплби. – Мама указала на журнал, который передала мне. – Пожалуй, она выглядит – ну, не знаю… – Она откинулась на спинку кресла. – Как же она выглядит?

– Мило? – Правда, я не думала, что она выглядит мило.

– Нет, – возразила мама. – У нее какой-то такой вид…

Я снова посмотрела на фотографию. Энни стояла рядом со своим новым бойфрендом. Это был актер, снимавшийся в телевизионном сериале, который мой муж иногда смотрел по вечерам. – У нее такой вид, как будто она много повидала в жизни, – наконец сказала я.

– Вот именно, – кивнула мама. – Ты права, Уизл. Я тоже так подумала.

Статья была длинной, и в ней больше говорилось об Энни Эплби, чем о парне, с которым она была. Там было сказано, что она выросла на картофельной ферме в Сент-Джон-Вэлли, в округе Арустук в Мейне. Не закончив среднюю школу, она уехала, чтобы вступить в театральную труппу. А еще говорилось, что она скучает по дому. «Конечно, скучаю, – сказала Энни Эплби, – я каждый день скучаю по этой красоте». Когда ее спросили, не хочет ли она сниматься в кино вместо того, чтобы играть на сцене, она ответила: «Ничуть. Я люблю, когда публика прямо передо мной, хотя и не думаю о ней, когда нахожусь на сцене. Я просто знаю, что нужно зрителям – чтобы я хорошо выполняла свою работу, играя для них».

Я отложила журнал.

– Она хорошенькая, – заметила я.

– Я не считала ее хорошенькой, – сказала мама. Немного помолчав, она добавила: – Думаю, она не хорошенькая, а красивая. Интересно, каково это для нее – быть знаменитой. – И мама задумалась.