Меня не сломили! - [6]

В марте 1942 года нас, советских военнопленных, вместе с другими сильно ослабевшими узниками перевели во вновь отстроенные легерные отделения. В Биркенау-1 переводили женщин, в Биркенау-2 — мужчин. К этому времени нас оставалось около полутора тысяч человек.

В первую и во вторую ночь нашего пребывания в Биркенау ударили сильные морозы. Половина наших товарищей умерли от переохлаждения, замерзли во сне. А иначе и быть не могло: стены бараков строились всего в полкирпича толщиной, ни потолков, ни полов не было предусмотрено, не говоря уже о печах. Двухъярусные кирпичные перегородки, каждая на пять человек, вместо постели — рваная шинель… Несмотря на массовую смертность, численность узников сохранялась: с Запада привозили евреев и участников Сопротивления, с Востока — партизан и работников подпольных организаций.

Весна

В апреле мы начали оживать. Работая на осушении болот, мы заметили, что появилось много лягушек, мясо которых оказалось вполне съедобным. В течение нескольких дней все лягушки были съедены.

В это же время неизвестно по какой причине нас перевели на общее питание, и мы, к великому своему удивлению, стали обнаруживать в супах вместе с брюквой картошку и костяную муку. После страшного [248] голода, пережитого зимой, эти нехитрые добавки явились для нас настоящим спасением. Но конвейер смерти не прекращал свою работу ни на минуту. Поскольку в Биркенау переводили самых слабых, смертность была неимоверная. Кроме того, далеко не всем удавалось умереть своей смертью. Ослабевших до потери трудоспособности узников переводили в специально организованные блоки. Когда же больных скапливалось слишком много, их заводили по одному в комнату, отгороженную от остального барака брезентом. Эсэсовцы ставили узника на колени и ударом кирки или лопаты по голове убивали. Тела отвозили в крематорий, а на место казненных прибывали новые, ослабевшие от голода и непосильной работы узники.

В апреле я работал в бригаде, обносившей изгородью отстроенные лагеря. Работа была очень тяжелая, поэтому для нее подбирали здоровых людей. Я был уже слаб, но мой внешне здоровый вид ввел фашистов в заблуждение, и я вынужден был работать наравне со всеми. Мы копали ямы и подносили к ним железобетонные столбы. Столбы были очень тяжелые — 20 человек с трудом переносили их. Надломленные спины ныли, но сгибаться под тяжестью ноши было запрещено. Стоило чуть-чуть согнуть спину, как следовал удар палкой.

Но и после такого, бесконечного и неимоверно тяжелого рабочего дня, отдых полагался далеко не всегда. Как-то после работы нас направили на разгрузку хлеба с машин. От одной буханки неожиданно отломилась корочка и осталась в моей ладони. Осторожно я положил корочку в рот, надеясь, что этого никто не заметит. Но не тут-то было: мгновенно подскочил эсэсовец и начал меня избивать. Он [249] бил палкой по голове, спине, ногам. Вдруг, неожиданно для меня самого, вся злость, скопившаяся в душе за год лагерных издевательств, выплеснулась наружу и пересилила страх перед побоями и даже перед самой смертью. Я ударил эсэсовца и побежал прочь. Сытый фашист быстро догнал меня, изможденного доходягу, повалил наземь и ногами, обутыми в кованые сапоги, пинал до тех пор, пока я не потерял сознание. Товарищи подобрали меня, принесли в лагерь и положили на землю возле нашего барака. Я долго не приходил в сознание, а когда очнулся, услышал тихий разговор своих друзей: «Вот и Нинки не стало» (Нинка была моя кличка в лагере). Их чувства были мне хорошо известны — к этому времени нас осталось всего 126 человек, и каждая новая потеря переживалась очень тяжело.

За ночь я кое-как отлежался и утром снова побрел на работу, но работать уже не смог, и меня снова избили. Ноги мои сильно опухли, от побоев открылась старая осколочная рана. Идти я не смог, и товарищам пришлось отнести меня на носилках в барак, а на следующее утро устроить в лагерную больницу.

Больницей называлась большая конюшня, разделенная на две половины. В первом отделении — хирургическом — лежали раненые, а во втором отделении — больные с высокой температурой — эти были предназначены для уничтожения. Когда я попал в больницу, у меня тоже была высокая температура. Спас меня один польский врач, ударом кулака указав место в хирургическом отделении, хотя мне предписывалось остаться среди смертников. Врач не мог мне объяснить свое «негуманное» поведение, [250] так как за его спиной возвышался эсэсовец. Но удар я выдержал, и это решило мою участь.

Вскоре мне сделали операцию по извлечению осколков, а заодно и выкачку из раны. Врач, оперировавший меня, сразу предупредил: если температура 38 градусов и выше продержится больше двух дней, меня переведут в седьмой блок — блок слабых, а это прямой путь в крематорий. Лежа на нарах на третьем ярусе я «регулировал» свою температуру. Когда мне приносили термометр, я честно вставлял его в подмышку и следил, как поднимается ртуть. Стоило ей достичь 37 градусов, я откладывал термометр в сторону.

После операции я быстро пошел на поправку, хотя условия жизни, казалось бы, этому не способствовали. Дневная норма хлеба для больных узников была меньше, чем для работающих; еще хуже обстояла ситуация с водой. Ее было мало, а пить хотелось постоянно. Если бы не поддержка товарищей, многие из нас просто не выжили бы. Приходя с работы, узники получали свою дневную норму, и каждый стремился часть ужина оставить больным товарищам, а воду приходилось воровать из бочек около кухни. Но передать больным пищу и воду было куда сложнее, чем раздобыть их. Больничные бараки хорошо охранялись, и здоровым заключенным вход в них был воспрещен. Сначала нужно было узнать, где находится больной товарищ. Для этого приходилось простукивать палкой стены барака, выясняя, кто где лежит. Окон в бараке не было. Итак, местонахождение товарища определено, теперь нужны только смелость и находчивость. Рискуя жизнью, человек с котелком воды или супа быстро проскакивает в барак мимо охранника; еще быстрее [251] отыскивает товарища и передает тому котелок. Затем бежит через весь барак, лавируя меж нарами и стараясь не создавать лишнего шума, к противоположным дверям, где стоит еще один охранник. Мимо него нужно быстро проскочить. Если замешкался и попался в руки охранников — жестоко избивают.