Менуэт - [3]
Итак, роман Боона работает как ткацкий станок: он переплетает воедино вертикальную и горизонтальную основу (словесной ткани) - и в результате у нас буквально на глазах рождается очень плотное и прочное полотно. Агрессия, зло, разрушение зиждутся именно в этом нерасторжимом полотне существования, в материи как таковой - и здесь нет разницы, "мыслящая" она или нет.
В заключение несколько слов о единственном пока на русском языке издании Боона. Книга "Избранное"(1980г.) вышла в свет как перевод с нидерландского, мы же обозначаем наш текст как перевод с фламандского. Как объяснить это разночтение? Дело в том, что Боон сначала стал известен именно в Голландии, а не во Фландрии - из-за либерализма первой и жесткого католического консерватизма второй. То есть публикации Боона в большинстве своем осуществлялись именно нидерландскими издательствами. Но писал Боон на фламандском языке, который голландцам понятен. Не вдаваясь в сходство и различие этих двух языков, подчеркну, что все иностранные издания Боона значатся как перевод с фламандского.
Что можно добавить о Бооне как "человеке"? Несмотря на свои резкие понятные почти всякому писателю - утверждения о непринадлежности к данному разряду существ, Боон в течение жизни совершил как минимум два "человеческих" поступка: построил дом и вырастил сына. Участок для дома, а также материалы были куплены на гонорары из вольнодумствующей Голландии. Это произошло в 1953 году - деревушка Эрембодегем располагалась хоть и недалеко от Алста, но давала отраду уединения. Постройку дома писатель осуществлял сам - руками потомственного мастерового. Там он и умер - в конце жизни довольно много пил, не выдержало сердце. Версия о самоубийстве (целенаправленный перебор спиртного) остается открытой.
После этого его земляки, обитатели Алста, - те, о которых он с таким горестным изумлением пишет в "Менуэте", те, для которых при жизни он был, разумеется, и притча во языцех, те, от которых (добровольный остракизм) он бежал без оглядки, - эти люди совершили поступок, насквозь "человеческий" и полностью предсказуемый: поставили писателю памятник.
Марина Палей
Часть первая. Морозильные камеры
ХОЗЯИН ФЕРМЫ ОБНАРУЖИЛ ДЕВОЧКУ, РАЗДЕТУЮ ДОНАГА И ПРИВЯЗАННУЮ К ДЕРЕВУ ПОСРЕДИ СНЕЖНОГО ПОЛЯ - ЕЕ ОДЕЖДА ЛЕЖАЛА НЕПОДАЛЕКУ, ОН ОСВОБОДИЛ ЭТУ ДЕВОЧКУ, КОТОРАЯ, НЕ ДАВ ЕМУ НИКАКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ, тут же ОДЕЛАСЬ И УШЛА ПРОЧЬ / В ЧЕТВЕРГ ДНЕМ 6 МАЛЬЧИКОВ, СНАРЯЖЕННЫЕ СВЕЧАМИ И КЕРОСИНОВЫМИ ЛАМПАМИ, РЕШИЛИ СПУСТИТЬСЯ В КАМЕНОЛОМНЮ, ЧТОБЫ ИССЛЕДОВАТЬ ШТРЕКИ С ПРИМЫКАЮЩИМИ К НИМ ГЛУБОКИМИ ПРОВАЛАМИ, - ТОЛЬКО С НАСТУПЛЕНИЕМ СУМЕРЕК РОДИТЕЛИ НАЧАЛИ БЕСПОКОИТЬСЯ,
Моя работа в морозильных камерах была довольно однообразной: она состояла в проверке температуры, которой днем и ночью надлежало оставаться в точке замерзания. Это занятие не было трудным, но лишь немногие могут вынести восемь часов ежедневного пребывания на Северном полюсе. Высокие побеленные стены, слегка даже пересиненные, стояли там покрытые чужеродной, хрустящей от чистоты остекленелостью. Время от времени в мертвом безмолвии зависало лишь замирающее эхо, как призрак каждого моего предыдущего шага. Это был другой, искусственный мир. Весной, по утрам, когда я спускался в камеры морозильного подвала, бывало еще довольно темно. После этого я уже не знал, какая погода, весенняя или почти летняя, устанавливается там, снаружи. Моя отсыревшая зимняя одежда ждала меня в металлическом шкафу. Тяжелая термоизолирующая дверь мгновенно меня вталкивала в ледяную тьму, которая сжимала мне сердце. На миг я задыхался, возникало чувство, близкое к страху - пожалуй, даже больше сходное с горем, но то была просто физиологическая реакция на перепад температур. У меня никогда не оказывалось достаточно времени, чтобы подумать об этом, - в тот же момент начиналась работа: я должен был повернуть массивный электрический рубильник (для появления какого-то несущественного света), затем запустить вентиляционную установку, и, когда все это оказывалось проделанным, прежнее чувство, сродни страху или беспричинному горю, уходило и забывалось. Острые волны холода врезались в самые разные кости моего скелета. Мир снаружи отступал на восемь механических циферблатных часов; я был призраком, который одиноко блуждал по гектару пустых морозильных камер. Обычно на протяжении всего этого времени я то слегка открывал, то закрывал краны, записывал несколько замороженных цифр, грезил наяву или целыми часами вел разговоры с собой. В полдень я имел право взобраться по железной лестнице на узкую площадку, ведущую в небольшую удаленную камеру - мое излюбленное место для трапезы. Ею всякий раз являлись несколько бутербродов, таких же, как вчера, и всякий раз такая же, как вчера, плиточка шоколада. Только по наполнeнию моих грез горячей дымящейся пищей я узнавал, что полдень уже близко. Мне не особенно нравится шоколад, а его серебряная обертка в промозглом электрическом свете даже вызывала у меня некое недомогание - хотя не берусь определить, где именно. Но я продолжал покупать шоколадки, потому что к каждой плиточке прилагалась хромированная картинка-вкладыш, так что удаление враждебной бумаги, которая хрустела посреди этого безлюдья, всегда вознаграждалось появлением под
«Моя маленькая война» — одну из самых ярких и эмоциональных книг о фашистской оккупации в Европе.В основу легли некоторые страницы дневника Л.-П. Боона, который он вёл во время войны , придав этому произведению удивительную, почти документальную достоверность, которая, однако, не снижает высокого эмоционального накала, не снимает остроты авторских оценок. Маленькие рассказы и микроочерки, казалось бы совершенно не связанные между собой, мимолетные, не претендующие на глубину зарисовки неожиданно выстраиваются в пеструю мозаичную и вместе с тем весьма выразительную и яркую картину,.
В настоящий том библиотеки собраны лучшие произведения Нам Као и Нгуен Хонга, двух крупнейших мастеров, с именами которых неразрывно связано рождение новой литературы Социалистической Республики Вьетнам. Кроме повести «Ти Фео», фронтового дневника «В джунглях» Нам Као и романа «Воровка» Нгуен Хонга, в книге публикуются рассказы.
В каноне кэмпа Сьюзен Зонтаг поставила "Зулейку Добсон" на первое место, в списке лучших английских романов по версии газеты The Guardian она находится на сороковой позиции, в списке шедевров Modern Library – на 59-ой. Этой книгой восхищались Ивлин Во, Вирджиния Вулф, Э.М. Форстер. В 2011 году Зулейке исполнилось сто лет, и только сейчас она заговорила по-русски.
В марте 1923 года в Берлинском областном суде слушалось сенсационное дело об убийстве молодого столяра Линка. Виновными были признаны жена убитого Элли Линк и ее любовница Грета Бенде. Присяжные выслушали 600 любовных писем, написанных подругами-отравительницами. Процесс Линк и Бенде породил дискуссию в печати о порочности однополой любви и вызвал интерес психоаналитиков. Заинтересовал он и крупнейшего немецкого писателя Альфреда Дёблина, который восстановил в своей документальной книге драматическую историю Элли Линк, ее мужа и ее любовницы.
Издательство «Текст» продолжает знакомить российского читателя с творчеством французской писательницы русского происхождения Ирен Немировски. В книгу вошли два небольших произведения, объединенные темой России. «Осенние мухи» — повесть о русских эмигрантах «первой волны» в Париже, «Дело Курилова» — историческая фантазия на актуальную ныне тему терроризма. Обе повести, написанные в лучших традициях французской классической литературы, — еще одно свидетельство яркого таланта Ирен Немировски.
В 1980-е годы читающая публика Советского Союза была потрясена повестью «Дансинг в ставке Гитлера», напечатанной в культовом журнале советской интеллигенции «Иностранная литература».Повесть затронула тему, которая казалась каждому человеку понятной и не требующей объяснения: тему проклятия фашизму. Затронула вопрос забвения прошлого, памяти предков, прощения зла.Фабула повести проста: в одном из маленьких городов Польши, где была одна из ставок Гитлера, построили увеселительный центр с дансингом. Место на развилке дорог, народу много: доход хороший.Одно весьма смущало: на строительстве ставки работали военнопленные, и по окончании строительства их расстреляли.
Роман был написан в 1969–1972 годах и вышел в 1972 году в издательстве MacGraw-Hill; незадолго до этого он печатался также в журнале «Esquire». На русском языке публикуется впервые.Главный «фокус» (в обоих смыслах этого слова) «Просвечивающих предметов» заключается в позиции повествователя, который ведет рассказ из «потусторонности» и потому прошлое для него проницаемо. Таким образом, «мы» повествования — это тени умерших, наблюдающие земную жизнь, но не вмешивающиеся в нее.