Мэн-цзы - [17]

Потому я и говорю: у всех людей есть чувство, которое заставляет не переносить терзания людей. Вот представим себе [теперь], что люди вдруг заметили маленького ребенка, который готов упасть в колодец. У всех сразу же замрет сердце от страха и сострадания, но не потому, что они собираются завязать дружбу с родителями маленького ребенка; не потому также, чтобы заслужить похвалу у своих сородичей и друзей, – с ними случится так не от того, что крик ребенка для них противен[28].

Если судить так, то выходит, что все, не испытывающие чувства сострадания, не являются людьми; все, не имеющие стыда за злодеяние, не являются людьми; все, не имеющие чувства правдивости, не являются людьми.

Сострадание является началом нелицеприятности, стыд за злодеяние является началом справедливости; самоотреченность является началом учтивости; правдивость является началом разума.

Иметь эти четыре начала для людей так же важно, как иметь все четыре конечности тела.

Когда имеющие в себе эти четыре начала говорят про себя, что они не способны развить их, тем самым губят себя, а те, кто говорит, что правитель-государь не сможет быть таким, являются его губителями.

Всякий имеющий в себе эта четыре начала знает, что их расширение и их восполнение подобно костру, начинающему разгораться, и роднику, начинающему растекаться.

Если сможешь восполнить эти начала, то их хватит на все земли, омываемые четырьмя морями; если же не будешь восполнять, то их не хватит даже на то, чтобы служить своим родителям.

3.7. Мэн-цзы говорил:

– Разве мастер, изготовляющий стрелы, лицеприятнее того мастера, который изготовляет латы?

Единственно, чего опасается мастер, изготовляющий стрелы, что они почему-либо не будут поражать людей; единственно, чего опасается мастер, изготовляющий латы, что они почему-либо не защитят людей от ранений.

То же самое и со знахарями и гробовщиками.

Потому нельзя не быть осмотрительным при выборе занятий.

Кун-цзы говорил так: «Прелестью жизни в сельском селении является нелицеприятность со стороны обитателей селения. Как можно считать разумным того, кто при выборе местожительства не поселится там, где царит нелицеприятность?» (19)

Нелицеприятность – это же почетное звание, дарованное небом, это спокойное прибежище для людей. Оставаться лицеприятным, когда никто не препятствует сделаться нелицеприятным, – вот в чем неразумие. Тяжкой повинностью людей являются лицеприятность, неразумие, неучтивость, несправедливость. Повинный человек, стыдящийся исполнять повинность, подобен мастеру, изготовляющему луки, или мастеру, изготовляющему стрелы, которые стыдятся делать их.

Если стыдишься исполнять эти повинности, то нет ничего лучшего, как сделаться нелицеприятным.

Нелицеприятность – это то же, что стрельба из лука. Стреляющий сперва принимает правильное положение, а затем уже стреляет. Если при выстреле стрелок все же не попадает в цель, он не обижается на того, кто одержит победу над ним, и обращается к самому себе в поисках причины неудачи, вот и все.

3.8. Мэн-цзы говорил:

– Цзы-Лу был таким, что когда люди указывали ему на его ошибки, то он радовался, а Юй был таким, что когда слышал доброе слово, то кланялся в ноги.

В этом отношении великий Шунь проявил себя еще больше. Добро для него было общим со всеми людьми, он следовал за ними, не щадя себя; с радостью заимствовал у них все, чем мог бы совершить добро. Он сам пахал, собирал жатву, лепил гончарную посуду, рыбачил. Он достиг того, что стал властителем Поднебесной только благодаря заимствованию всего доброго у людей и ничем иным.

Кто заимствует у людей все то, чем можно совершить добро, тот и есть творящий добро для дюдей. Потому-то для добропорядочного мужа нет ничего большего, чем делать добро людям.

3.9. Мэн-цзы говорил:

– Бо-И был таков: не своему государю он не служил, не со своим другом он не дружил, у дурных людей (правителей. – В. К.) на утренних приемах не выстаивал, с дурными людьми дружественных речей не заводил.

Выстаивать на утренних приемах у дурных людей и заводить речи с дурными людьми для него было все равно, что если бы он сел в угольную пыль, облаченный в парадные одежды и надев парадный головной убор.

Вникая в его сердце, питавшее отвращение ко всему дурному, думаю, что, стоя рядом с поселянином, у которого головной убор был бы надет не ровно, как полагается, он, стыдливо поглядев на него, отошел бы прочь, словно опасаясь запачкаться от него.

По этой причине он не принимал даже тех владетельных князей-чжухоу, ездивших к нему с приглашениями на службу, среди которых были желающие научиться его уменью вести споры. А то, что он не принимал даже и таких, означает, что он не придавал никакого значения поступлению на службу.

Лю-Ся Хуэй был таков: он не стыдился состоять на службе при алчном правителе, не считал унизительным занимать должность мелкого начальника. Продвигаясь вперед по службе, он не скрывал своей просвещенности и обязательно руководствовался своим путем. Он не роптал (обижался. – В. К.), когда оставался не у дел, не жаловался, когда бывал в беде и нужде. Потому-то он говорил так: «Ты живи сам по себе, а я буду жить сам по себе! Хоть расстегнутый и даже голый, если ты станешь подле меня, как может быть, чтоб этим ты запачкал бы меня?!»