Мемуары на руинах - [56]
Хочешь – пиши, сумеешь – приезжай (но в этом случае – позвони).
Наши отношения не должны затрагивать людей, оказавшихся с нами.»
19.01.78 – Вологда
«Здравствуй Маша, если мне ещё можно тебя так называть!
Я получил твоё письмо только пятнадцатого января. Это было обидно. Во-первых, потому, что об этом узнала Ленка, она была в Вологде и присутствовала при получении (впрочем, не такое уж это большое горе), а во-вторых, я только 14-го вернулся сюда, пробыв в Ленинграде более двух недель – следовательно, ты всё могла мне рассказать на словах, а я мог увидеть тебя в новой работе. К сожалению, этого не случилось. Жаль.
Благодарю за длинную Цветаевскую цитату – она прекрасна сама по себе, хоть я и не уверен, что она хоть отчасти объясняет тебя мне. Твоя собственная проза (постскриптум) тоже, поскольку я не понял цели. За последние годы я стал занудливо конкретен и перестал понимать намёки. А, может быть, просто тупею с годами. Поэтому: это моё письмо – невинная месть тебе за несколько чёрных июльских дней, когда кончалась моя молодость. Будь здорова. Желаю тебе успехов и в этом году и в будущем. Желаю счастья (это искренно). Захочешь писать мне – пиши, буду рад и отвечу обязательно. До свидания. Твой Кирилл Филинов.»
13.02.78
«Вот, вот, Маша!
Странное, пьяное самочувствие, может быть, это и есть – сходить с ума. Впрочем, всё объяснимо – я пьян. Трезвый не решился бы писать – как же, слишком умён, стар, силён, отринул прошлое и т. д.
Впрочем, не тебе пишу – пишу тебе, не приходящей во сне, хотя каждую ночь перед тем, как нажать кнопку стосвечовой лампы, освещающей мне снотворные страницы интеллектуальнейших книг, я прошу: пусть вернётся! Пусть снова я буду счастлив, пусть вновь я буду не один. Let me, Let me…
Ну, ну, что это я? С ума сошёл? Я знаю, ты там где-нибудь будешь читать всё это – пережившая, прошедшая. Смеяться не будешь – вычислишь: а что правильно? Ох, Маша, Маша – ты вправе. Это я не вправе писать эти глупости, и, дурак, ждать ответа. Я пойду сейчас в в вологодскую ночь до почтового ящика и брошу письмо. Утром сил не станет.
Уже полстраницы, как полжизни, а смыслу – ноль. Ой, засекут меня!.. Шеф ли, Юра ли твой Гальперин, а то мои многочисленные жёны, сёстры, друзья. Или ты сама пронесёшь, как штандарт эти листы: вот он! вот он попался, отольются ему мои слёзы. Ага, отольются! Ты ведь училась в школе, параллельные плоскости проходила: на одной – вологодская ночь, палисады, свистки паровозов, снег падает-кружится. На другой – розовый садик моего двора, утренний звонок, я спускаюсь по лестнице: – «Извини, не могу принять. я не один, поговорим внизу.» И ты – вся из одного слова: Нет! Нет! Не может быть! нет, не верю, нет, неправда, нет, нет, нет!
Ай – яй-яй, взволнованный Филинов пишет письмо Марусе. Ай-яй-яй! Историки сойдут с ума! Режиссёр, супер – едрёна мать, мэн, железобетон, скала, мать её (его).. пьян!
А, может быть, я и не отправлю, пока пишу – одумаюсь, так же уже было несколько раз. Слушай, Маша, а зачем я тебе пишу, а? Я не знаю. Ты написала, я написал, ты не ответила и вот я, слабый человек пишу. Пишу…
Пишу, и знаю, что зря пишу. Дурью, так сказать, маюсь. Что проку провинциальному режиссёру от столичной актрисы?
Фу, какая пошлятина! А ведь было… Чёрное трико… «Здравствуй, зритель, здравствуй верный наш!»… а до этого – «Убить человека», Ильин и ром из горлышка на третьем этаже, и ресторан «Околица», мой пёстрый галстук, и потом – твоя премьера. И моя записка, и ожидание у телефона. Месяц апрель (или март?) – ты прыгаешь мне на голову с пандуса ТЮЗа… мы гуляем под кронами Петербурга, сидим на скамейке в метро, и через пару дней я звоню – ты приезжаешь в кучу народа, я рассказываю про «Волосы» одной тебе, потом сгущается ночь, Кравченко слизывет крем с торта и подносит ко рту бутылку со спиртом: «Ребята, будьте счастливы!».. Испуг моей мамы и твой взгляд, разбудивший мня под утро – так посмотрела бы Афродита, поняв, что я – всего лишь смертный. Другой день – скверик на Кировском: – «У однокурсницы были цветы!», а у меня ни гроша, Кировский мост и набережная, мои узкие, дурацкие (теперь понимаю) штаны и непонимание… непонимание…
… В течение двух месяцев ты учишь меня себя любить – «нужно так»!, я злюсь. Первое мая, Жбан и Сашка, спирт с клюквенным соком Ещё неделя…
Ты покупаешь клубнику в газетный кулёк: «Завтра приедет твоя жена…» Мы сидим у меня дома. «Это ненадолго» – говорю я. И правда, не проходит и двух месяцев…
Наталья уезжает – первая трещина (а была ли она? что же нас развело?) Из сегодня не понимаю, почему, почему же мы расстались?..
Расстались ли мы?
Поезд в Крым… А до него – лес по дороге к твоему дому, ещё раньше «Ромео и Джульетта», твой отец на кухне и твой шёпот: «Не бойся», ощущение старости, а в лесу солнце, и твои волосы, перепутавшиеся с травой. Мой браслет на дне Чёрного моря… Телеграмма… Я рыдаю в телефонной будке – смерть… Автобус, а до него – единственная ночь в Крыму – ты сильна, как смерть, а я бессилен – не хочу жить!
Самолёт, серый Ленингралд… Щёлкает счётчик такси, и воспоминание – последний разговор с «бабахен»: – Ты знаешь, она тебе понравится… – Ты уверен? – Да, конечно, да… я люблю её… твоя кровь на простыне – «Ты уверен?»
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.