Мемуары Муми-папы - [15]
— Слишком большое, — сказал Зверок-Шнырок и юркнул в свою банку. — Прошу прощенья, но мне небо с овчинку показалось, и я не знаю, что и подумать!
Зато Супротивка крикнул:
— Оно такое синее и мягкое! Давайте плыть вперёд и вперёд, и будем качаться, как на качелях, и спать, и никогда никуда не приплывать…
— Как хатифнатты, — сказал Фредриксон.
— Как кто? — спросил я.
— Хатифнатты, — повторил Фредриксон. — Они плывут и плывут, и нет им покоя.
— Тут есть разница, — довольный, сказал Супротивка. — У меня на душе страшно покойно. Я люблю спать. А хатифнатты никогда не спят: не могут. Они не умеют говорить. Им бы всё плыть да плыть к горизонту.
— И удалось кому-нибудь доплыть до него? — спросил я содрогаясь.
— Этого не знает никто, — сказал Супротивка, пожимая плечами.
Мы стали на якорь в виду скалистого берега.
Ещё и поныне по спине у меня пробегает холодок, когда я шепчу про себя: «Мы стали на якорь в виду скалистого берега». Впервые в жизни увидел я красные скалы и прозрачных медуз, эти чудесные маленькие шары, которые дышат и имеют сердце в виде цветка.
Мы сошли на берег за раковинами.
Фредриксон утверждал, что он сошёл на берег для того, чтобы изучить, грунт, на который лёг якорь, но что-то подсказывает мне, что и он втайне заинтересовался раковинами. Между скалами оказалось множество укрытых песчаных уголков, и представьте себе радость Зверка-Шнырка, когда он обнаружил уйму камешков, сплошь гладких или круглых, как мяч или яйцо. Преисполненный несравненного счастья коллекционера, Зверок-Шнырок сбросил с себя свою кастрюлю и собирал, собирал, собирал. Песок под прозрачной зелёной водой был расчёсан на мелкие маленькие бороздки, гора была согрета солнцем. Временами налетал ветер и тут же стихал, горизонта не было вовсе, а была лишь одна светлая прозрачность.
Мир тогда был большой-пребольшой, а всё мелкое — маленьким на более приятный манер, чем ныне, и нравилось мне гораздо больше. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.
Тут мне приходит на ум новая мысль, на мой взгляд чрезвычайно важная, а именно: тяга к морю, по всей видимости, составляет важнейшую черту характера муми-троллей, и я с удовлетворением прослеживаю ее в моём сыне.
Но, дорогие читатели, согласитесь, что восхищение в нас вызывает скорее суша.
Далеко в море горизонт становится слишком длинным для глаза нормального муми-тролля. По большей части мы любим приятно переменчивое и прихотливое, неожиданное и своеобразное: берег, который есть немного суши и немного воды, закат, который есть немного темноты и немного света, и весну, которая есть немного прохлады и немного тепла.
И вот опять настали сумерки. Они расстилались очень тихо и осторожно, чтобы дать дню достаточно времени уйти на покой. По всему кремово-розовому западному небосклону, целиком отражавшемуся в море, стлались вразброс маленькие облачка. Зеркально сверкающая гладь моря выглядела совсем не опасной.
— Ты когда-нибудь видел облака вблизи? — спросил я Фредриксона.
— Да, — ответил он. — В книге.
— Они так похожи на мусс, — заметил Супротивка.
Мы сидели рядышком на горе. Приятно пахло водорослями и ещё чем-то таким, что, вероятно, и называют запахом моря. Я был совершенно счастлив и нисколько не боялся, что всё это пройдёт.
— Ты счастлив? — спросил я.
— Здесь хорошо, — смущённо пробормотал Фредриксон (из чего я заключил, что и он страшно счастлив).
Тут мы увидели целую флотилию маленьких лодок, выходящих в открытое море. Лёгкие, как бабочки, скользили они над своими отражениями. В каждой лодке молча сидела компания маленьких серо-белых существ, они тесно жались друг к другу и смотрели в морской простор.
— Хатифнатты, — сказал Фредриксон. — Идут под парусами, наэлектризованные.
— Хатифнатты, — взволнованно прошептал я. — Всё в пути да в пути и никогда никуда не приплывают…
— Заряжаются электричеством в грозу, — сказал Фредриксон. — Жгутся, как крапива.
— И пускаются в разгул, — добавил Супротивка.
— В разгул? — спросил я, уже заинтригованный. — Как это?
— Точно не знаю, — ответил Супротивка. — Говорят, вытаптывают огороды и пьют подсолнечное масло.
Мы долго сидели и смотрели вслед хатифнаттам, уплывавшим к горизонту. Меня охватило неведомое дотоле желание последовать за ними в их таинственном путешествии и пуститься в разгул.
— Итак, завтра утром? — вдруг спросил Супротивка. — Отплываем прямо в море?
Фредриксон посмотрел на «Марской аркестр».
— Наш «Оркестр» — речное судно, — осторожно сказал он. — Движется с помощью колёс. Без парусов…
— Примем решение, сыграв в орлянку, — сказал Супротивка и поднялся с места. — Зверок-Шнырок! Дуй сюда с пуговицей!
Зверок-Шнырок пулей выскочил к нам из полосы прибоя и принялся опустошать карманы.
— Достаточно одной, милый племянничек, — сказал Фредриксон.
— Извольте! — восхищённо воскликнул Зверок-Шнырок. — Какую вам нужно: с двумя или с четырьмя дырками? Костяную, плюшевую, деревянную, стеклянную, металлическую, перламутровую? Одноцветную, пёструю, в крапинках, полосатую, в клетку? Круглую, вогнутую, выпуклую, плоскую, восьмиугольную или…
— Давай простую для брюк, — сказал Супротивка. — Ну, я бросаю. Решка — выходим в море. Смотри, что там?
