Мемуары Муми-папы - [13]

— Ещё как, — ответил Муми-папа. — Он всё время находил новые системы сортировки пуговиц. Располагал пуговицы по цвету, по величине, по форме, по материалу или просто в зависимости от того, какие ему больше нравятся.

— Фантастика какая-то, — мечтательно произнёс Снифф.

— Ну а меня огорчает то, что пижама моего папы набита студнем, сказал Снусмумрик. — В чём он теперь будет спать?

— В моей, — ответил Муми-папа, пуская в потолок большущие клубы дыма.

Снифф зевнул.

— Может, на летучих мышей поохотимся? — предложил он.

— Давайте, — подхватил Снусмумрик.

— До свидания, папа, — сказал Муми-тролль. Муми-папа остался один на веранде. Поразмыслив немного, он взял авторучку и продолжил повествование о своей молодости.

Наутро тётка той Хемульши встала в ужасающе прекрасном настроении. Она разбудила нас в шесть часов и бодро возвестила:

— Доброе утро! Доброе утро!! Доброе утро!!! А ну-ка пошевеливайтесь! Сперва небольшое состязаньице в штопке чулок: я, видите ли, перерыла все ваши ящики. Затем в вознаграждение — несколько воспитательных игр. Это так полезно. А что там у нас сегодня для укрепления здоровья?

— Кофе, — сказал Зверок-Шнырок.

— Каша, — сказала тётка. — Кофе пьют только старики, да ещё если страдают трясучкой.

— Один мой знакомый умер от каши, — пробормотал Супротивка. — Она застряла у него в горле, и он подавился.

— Интересно, что сказали бы ваши мамы и папы, если бы увидели, что вы пьёте кофе, — сказала тётка той Хемульши. — Они бы слезами залились. Что за воспитание вы получили? Воспитывали ли вас вообще? А может, вы так и родились трудновоспитуемыми?

— Я родился под совершенно особенными звёздами, — вставил я. — Меня нашли в раковине, выстланной бархатом!

— А я не хочу, чтобы меня воспитывали, — со всей категоричностью заявил Фредриксон. — Я изобретатель. Я творю, что хочу.

— Прошу прощенья! — воскликнул Зверок-Шнырок. — Мои папа и мама вообще не заплачут! Они пропали при генеральной уборке.

Супротивка с вызывающим видом набил трубку.

— Ха! — сказал он. — Терпеть не могу наставлений. Они напоминают мне о парковом стороже.

Тётка той Хемульши поглядела на нас долгим взглядом, затем медленно произнесла:

— Ну уж теперь-то я за вас возьмусь.

— Чур-чура! — в голос воскликнули мы.

Но она лишь покачала головой, произнесла ужасающие слова: «Это мой нехемульский Долг» — и скрылась на носу, вне сомнения, для того, чтобы измыслить для нас что-нибудь адски воспитательное.

Мы заползли под брезентовый тент на корме, жалея друг друга.

— Клянусь хвостом, я больше никого не буду спасать в темноте! — воскликнул я.

— Раньше надо было думать, — сказал Супротивка. — Эта тётка способна на всё. Придёт день, она выбросит мою трубку за борт и засадит меня за работу! И похоже, она может отмочить любую штуку, их у неё превеликое множество.

— Может, Морра вернётся, — с надеждой прошептал Зверок-Шнырок. — Или явится кто другой и будет столь любезен, что съест её? Прошу прощенья! Это дурно — так говорить?

— Да, — сказал Фредриксон и немного спустя серьёзно добавил: — Но в этом что-то есть.

Мы замкнулись в молчании, и нам было страшно жалко себя.

— Эх, быть бы большим! — воскликнул я наконец. — Большим и знаменитым! Тогда никакая тётка тебе нипочём!

— А как это — сделаться знаменитым? — спросил Зверок-Шнырок.

— О, это пара пустяков, — ответил я. — Надо сделать что-нибудь такое, до чего ещё никто не додумался… Или переиначить старое на новый лад…

— Что, например? — спросил Супротивка.

— Летающий корабль, — пробормотал Фредриксон, и в его глазах блеснул странный огонёк.

— Сомневаюсь, так ли уж это хорошо — быть знаменитым, — заявил Супротивка. — Разве что вначале, а под конец привыкаешь, и тебя подташнивает. Как на карусели.

— А что это такое — карусель? — спросил я.

— Машина, — с жаром ответил Фредриксон. — В разрезе это шестерни, и работают они вот так.

И он взял перо и бумагу.

Глубокая привязанность Фредриксона к машинам — феномен, которому я никогда не переставал удивляться. Они околдовывали его. Я же, напротив, нахожу в них нечто прямо-таки жуткое. Водяное колесо — интересная и понятная штука, но уже застёжка-молния близка миру машин, а машинам нельзя доверять. У одного знакомого Супротивки были брюки на молнии, и однажды замок заело и застёжка не расстегнулась. Какой ужас!

Только я хотел поделиться со всеми своими соображениями насчёт молнии, как послышался какой-то очень странный звук.

Это был глухой, неясный рёв, и доносился он как бы из далёкой жестяной трубы. В том, что он грозный, сомневаться не приходилось.

Фредриксон выглянул из-под тента и вымолвил одно-единственное роковое слово: «Скалотяпы!»

Вероятно, тут будет уместно сказать несколько слов относительно скалотяпов (во всяком случае, всё главное о них знает любая разумная персона). Так вот, мы снова спрятались под брезентовый тент, а «Марской аркестр» тихонько вошёл в дельту речки, населённую скалотяпами. Скалотяпы очень общительные существа и терпеть не могут одиночества. Под дном реки они прорывают клыками ходы и наведываются в гости друг к другу. Лапы у них с присосками и оставляют липкие следы, отчего иногда их совершенно неправильно называют кскаламлипами или липолапами.