Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - [57]

Я не смог, помимо своей воли, скрыть неприятное впечатление от этого ответа короля: он признавался в своей обычной слабости и в том, что принял бесповоротное решение сделать все, чего от него требовали. Я оставил без внимания его высказывание о «бахвальстве», которое прозвучало неуместно, но, прежде чем покинуть его кабинет, возразил ему с живостью: «Вы спрашиваете, Государь, каков был бы результат того демарша, о котором я говорил. Я Вам отвечу со всей искренностью: он смыл бы пятно, которым Вы замарали себя, присоединившись к Тарговицкой конфедерации, вместо того чтобы стать во главе нации и ее армии, которая горела желанием сражаться за свою конституцию и неприкосновенность своих границ. Он вернул бы нации, в глазах всей Европы, ее славу и честь: если бы во главе ее стоял человек, способный ее направить, то он не позволил бы никому подчинить ее. Сердца всех поляков обратились бы к Вашему величеству, и Вы нашли бы в них то же доверие, ту же любовь и ту же благодарность, которые были в них 3 мая».

«Вы правы, – возразил мне король. – Но разве это помогло бы уладить наши дела? Неужели вы думаете, что если бы я поступил так, как вы мне советуете, то мы смогли бы предотвратить раздел Польши?»

«Да, Государь, – сказал я ему, – я в этом почти уверен, так как единодушие сейма в ответ на энергию и твердость главы нации опрокинуло бы все дипломатические расчеты и поставило бы представителей Пруссии и России в затруднительное положение. Если бы мнения разделились, они могли бы еще надеяться извлечь для себя пользу из оппозиции, – но кто решился бы открыть рот после Вашей речи и после того, как Вы предложили бы себя в качестве примера и, может быть, даже жертвы своей любви к Родине? Я слишком хорошего мнения о своих соотечественниках, чтобы поверить, что среди них могут быть предатели своей родины.

Если среди них и были трусы, получившие плату от иностранных дворов, чтобы покрыть свои срочные нужды, то я смею думать, что никто из них не сделал это, чтобы способствовать новому разделу, и что любой из них предпочел бы умереть в нищете, нежели пожертвовать своей родиной. Найдется в сейме и немало лиц, которые привыкли, от отца к сыну, видеть Польшу управляемой российскими посланниками и считать это государство самым необходимым для поляков. Они искренне убеждены, что нельзя плыть против течения и что Польша не может существовать без влияния и защиты России. Однако я думаю, что не ошибаюсь, когда говорю, что по меньшей мере три четверти ассамблеи не разочаровались в конституции 3 мая и ее благотворных следствиях, которые уже начинали ощущаться по всей стране. Говорите, Государь, и Вы убедитесь в единодушии наших чувств!.. Разве найдется такой неразумный гражданин, который осмелится Вам противоречить и заявит, что согласен взять в руку перо и подписать договор о разделении Польши, если Вы, Государь, мужественно откажетесь сделать это? Все угрозы российского посла отступят перед таким грозным единодушием, к которому он не готов, – и ему останется только сообщить об этом в своем докладе в Петербург. В любом случае мы выигрываем много времени, прежде чем будет принято какое-то решение: заседания сейма будут временно прекращены. Возможно, будут предложены переговоры. Возможно, встанет вопрос о созыве нового состава сейма, – а тем временем могут произойти события, которые вынудят Россию и Пруссию отложить осуществление этого проекта! Ведь нужно учитывать, что развитие событий французской революции неизбежно привлекает внимание всех европейских кабинетов к этому главнейшему предмету. И в конце концов, Государь, даже если все это лишь предположения, то одно я могу утверждать с определенностью: российский посол не осмелится ничего предпринять против короля и сейма, пока не получит вполне определенных указаний от своей повелительницы. Даже если он имеет достаточно власти, чтобы применить насилие к отдельным личностям, то у него не хватит ее, чтобы отправить в Сибирь всех делегатов сейма или казнить их». И наконец, я прибавил, что если все-таки на разделе Польши будут настаивать, то пусть это произойдет из-за той военной силы, которой мы не можем противостоять, а не потому что нас вынудили самих участвовать в этом, подписывая договор о захвате нашей собственной страны.

Король отослал нас, все так же жалуясь на несчастную судьбу, свою и Польши, но не оставив нам ни малейшей надежды на изменение своего решения.

С этого момента я стал думать лишь о том, чтобы отказаться от должности главного подскарбия литовского, которую я был вынужден принять помимо своего желания. Я отправился к российскому послу Сиверсу, чтобы заявить ему следующее. После введения русских войск и возникновения Тарговицкой конфедерации я покинул страну и отправился в Altwasser в Силезию, вернулся же только после того, как получил известие о секвестре, наложенном на мои земли. Вынужденный присоединиться к этой конфедерации, я должен был отправиться в Петербург, чтобы добиться снятия секвестра, и получил разрешение только при условии, что буду продолжать служить моей стране, войдя в правительство Польши. Но принял я это условие только после торжественного заверения князя Зубова о том, что вопрос о разделе Польши не стоит и что от меня не потребуется никаких действий, противных моим убеждениям, долгу и чести. Я поверил ему с тем большим основанием, что сам г-н Сиверс несколько раз повторял мне, что его государыня императрица желала лишь восстановления мира, порядка и спокойствия в Польше, не имея никаких намерений увеличить свои владения за счет этой несчастной страны. Теперь же я вижу, что большая часть Польши занята иностранными армиями и со дня на день можно ожидать распространения слухов о новом разделе. Потому я считаю себя свободным от обещания послужить своей родине в столь критическое время, так как не могу быть ей полезным, и следовательно должен отказаться от той должности в правительстве, которую меня заставили принять.