Меморандум - [93]

Подошел к аналою с двойственным чувством, особо уже ни на что не надеясь. Внешность священника мне ни о чем не говорила. Грузный бородатый муж со вздохом взял у меня из рук бумажку, исписанную «мерзостию окаянной», прочел и посмотрел на меня в упор.

— Ты что, в монахи постригся?

— Нет, вроде.

— Тогда почему имя поменял?

— Видите ли, батюшка, со мной что-то произошло. Вроде удара по голове… И я ничего не помню, даже своего настоящего имени.

— Вот оно что, — он опять вздохнул и огладил пышную седоватую бороду. — Зовут тебя Алексий, фамилия — Суровин, творческий псевдоним мы с тобой вместе придумали: Алексей Юрин. Ты женат на Дарье. После твоего исчезновения она в храме появилась только два раза, и я не назвал бы ее поведение адекватным. Совсем плохая твоя Даша. Могу предположить, что получил ты по башке за дело. И не важно, кто из людей явился проводником воли Божией, получил ты нечто вроде ордена за свои книги. Да, что теленком смотришь, если сделал доброе дело, так обязательно получи знаки боевого отличия: гонения, нищету, болезни, ранения…

— А вы не знаете…

— …Отец Сергий.

— Отец Сергий, что случилось со старцем Фомой?

— Отошел он ко Господу и тебя мне передал, «из полы в полу».

— А вы не знаете, где живет Даша, где мой дом?

— Точно не знаю. В гостях у тебя не был. Но ты помолись усердно, чтобы Господь Дарью привел в храм сей, тут и встретитесь. Наклоняй главу под епитрахиль, Алеша, отпущу грехи.

Я Алексей Юрин!.. Я не Борис Степанов, а Алексей Суровин, творческий псевдоним — Алексей Юрин… Значит, пишу книгу о себе самом, книгу-дневник, книгу-завещание… Голова шла кругом, я будто весь затвердел.

Память из темных глубин высветила жутковатый образ, передо мной повис змей, кусающий себя за хвост. Как его? Кажется, уборос… нет — уробо?рос — символ вечных перемен, перерождения во времени и пространстве, Суровина — в Юрина, Юрина — в Степанова, Степанова — обратно в Суровина. Почему змей? Может потому, что Спаситель сказал «Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» (Мф. 10:6), тогда и голубиная простота деревенского раба и змеиная мудрость православного писателя — от Господа.

Впрочем, как писал… я сам в змеиной шкурке писателя Юрина: «Всё от Господа, всё с Ним, всё к Нему». Слава Богу за всё! Как-то неубедительно у меня сегодня получается.

Что-то нужно сделать. Да, помолиться о Даше, чтобы она пришла в храм. Я купил свечи, обошел иконы Спасителя, Пресвятой Богородицы, Всех Святых. Зашел за колонну, оглянулся, встал на колени и стал умолять Господа, чтобы привел Он сюда мою несчастную Дашу. Встал с колен, когда кости, упирающиеся в каменный пол, готовы были загореться от боли. Встал и вышел из храма. На паперти сидела Мила и вопросительно глядела на меня. Что я мог сказать этой практически незнакомой женщине, когда у самого в голове стоял вихрь мыслей.

— Я вернулся, — прохрипел чужой голос из моего будто склеенного рта.

— Слава Богу, — тихо улыбнулась Мила.

Каждый вечер приходил на службу в мой храм. Каждый вечер вглядывался в лица прихожан, порой смущая девушек, а иной раз наблюдая как нежное создание всем корпусом подается мне навстречу, — тогда уже мне приходилось опускать глаза и «сказываться в нетях». Отец Сергий, наблюдая, как молодые прихожанки шарахаются от меня, как от маньяка, велел мне усердно молиться, а уж если Дарья войдет, он сам подаст знак.

В тот вечер на город навалилась жара. Солнце расстреливало беспечных горожан раскаленными стрелами обжигающих лучей. Душно было и в храме, где я стоял в углу перед огромным, в полный рост, образом Николая Чудотворца, умоляя совершить чудо, промокая носовым платком мокрое лицо. В соборную молитву, в мою упрямую мольбу трижды ворвался последний взгляд Киры Львовны: она провожает меня до двери, она крепко сжимает мою руку, своими холодными пальцами и прожигает черными глазами, полными слёз. Я как могу, утешаю пожилую одинокую женщину, благодетельницу, а она только печально смотрит в мои зрачки, едва сдерживая горькие слезы, предчувствуя скорую потерю.

Моего правого локтя коснулись чьи-то робкие пальцы. Я резко повернулся направо — на меня снизу вверх смотрела старушка. Она испуганно отпрянула от меня и свистящим шепотом произнесла:

— Отец Сергий приказали сказать, что она пришла. Вы, мол, знаете кто.

Даша стояла в очереди на исповедь. Даже среди людей, она выглядела одинокой, потерянной, чужой. Мне стоило большого труда, чтобы не броситься к ней: все-таки человек пришел на исповедь, и вторгаться в это великое таинство никак нельзя. Отец Сергий, как ни в чем не бывало, стоял, грузно опираясь на золотистую тумбу аналоя, внимательно слушая мужчину в белом костюме. Я повернулся так, чтобы из-за колонны наблюдать за Дашей — а ну как испугается и убежит…

Но Даша стояла, опустив глаза, в длинной темно-серой юбке, которую мы вместе покупали специально для посещения церкви, в беленькой сатиновой блузке и светло-сером платке из Иерусалима. Она похудела, лицо поражало неестественной бледностью, особенно в конце лета, когда все такие бронзовые от загара. Я благодарил Господа за то, что вернулся, за эту чудесную встречу, за то, что вообще жив и могу помочь этой до боли в сердце родной, потерянной женщине.