Меморандум - [61]

И еще одна новость, которая сначала несколько обескуражила. Я перечитал прежде написанные два романа, повесть и с полсотни рассказов, и… выбросил их в урну для бумаг. С каждой страницы игриво кривлялись нечистые духи, требуя поклонения и воздвижения на престол. Неужели я был так слеп, принимая падших ангелов за Божиих! Неужели в моем сознании на протяжении прошлой жизни столь противоположные понятия, как любовь и похоть, радость благословенной трапезы и обжорство, благополучие и жадность, сарказм и оправдание, грех и благодеяние — так спутались, тесно переплелись, что я и не заметил, как создал не полезные для души произведения, а натуральный словесный яд!

Досталось также многим некогда любимым книгам: больше половины библиотеки я изъял из стеллажей и нагромоздил на стол горкой для переноса их в мусорный контейнер.

Даша на следующий день, печально взглянув на меня, с непередаваемой кротостью перенесла книги и мои рукописи в свою комнату, где аккуратно расставила по полкам и прочим горизонтальным поверхностям. Наверное, она еще раз перечитала мои «нетленки», потому что на следующий день за ужином между прочим сказала, что из моих листочков можно извлечь немало пользы, если чуть-чуть приложить усердие. Ночью перед моим внутренним зрением пролетели те события, встречи с людьми, счастливые мгновенья, которые отразились в моих рукописях, и до меня дошло, что это всё дарил мне мой Господь и относиться к ним необходимо бережно. За утренним кофе следующего дня я выразил согласие и попросил вернуть рукописи обратно, обещая больше не покушаться на них гневной десницей.

Нет, что ни говори, а переделывать нечто уже написанное тобой, та еще мука. Ведь когда пишешь, скажем, роман, ты ваяешь нечто цельное, логически осмысленное, со всеми литературными атрибутами, вроде завязка — конфликт — развязка — финал. Так что переписывать книгу, это примерно, как делать операцию собственному ребенку: страшно и весьма ответственно. И все-таки мне пришлось этим заняться, разумеется после благословения старца.

Переписать заново получилось только два рассказа, остальные «нетленки» разобрал на запчасти и поместил в картотеку для дальнейшего использования в качестве памятки или, к примеру, дневника. В конце концов, писал я по большей части на основании реальных фактов жизни моей и моих близких.

Доложил о проделанной работе старцу, он покачал головой, задумался, помолился и сказал:

— Знаешь что, Алеша, а напиши-ка ты книгу о нашей нынешней жизни. О том, как ты приходил к вере, какие препятствия пришлось преодолеть. А в качестве прообраза главного героя возьми не себя, а кого-то из друзей, которых хорошо знаешь. Ну, вот хотя бы… Глеба или Сергея, можно еще Бориса. Я попрошу их помочь тебе, ну чтобы они не таились, а раскрыли тебе душу. А как напишешь, приноси ко мне, я прочитаю и, может, что полезное подскажу, Бог даст.

Перебрав предложенные кандидатуры, я решил выявить у всех троих нечто общее и создать такой, что ли собирательный образ современного неофита. Мужчины, следует отметить, раскрывались весьма неохотно, даже после благословения духовного наставника, что-то очень важное всегда замалчивали. И я, кажется, догадывался что именно. Тогда на ум пришли мои студенческие увлечения психологией, в частности, явлением эмпатии — сопереживании иному человеку с погружением в его внутренний мир. Вообще-то, погружение мне уже приходилось испытать на себе и должен сказать первый успех в этом таинственном явлении меня слегка озадачил.

Случилось это на даче моего школьного приятеля Михаила. Родители его в самом конце весны уехали на курорт, оставив его на попечение прислуги, на которую сын с детства привык внимания не обращать, лишь как должное получая от нее требуемое: накормить, убрать, почистить, выстирать и пошла вон. Миша пригласил меня скорей от одиночества — сверстники его сторонились из-за властьимущих родителей. А чтобы меня чем-то завлечь, он пригласил еще двух девушек облегченного поведения. Роскошный стол с сухим вином, купания в реке с визгливыми девицами, разговоры о шмотках и пластинках мне быстро надоели, чем больше они расходились, тем более скучно становилось.

Я взял в свою комнату в мансарде тетрадь, авторучку, термос с чаем, сухари — и попросил меня не беспокоить. Закрыл уши большими наушниками, поставил на магнитофон кассеты с концертами «Пинк Флойд» и сел писать рассказ о пятилетней Дашеньке, которая постоянно жила в душе и просила ее не забывать. Я мысленно переселился в тот жаркий день, в привокзальную толкучку, встретился с синим взором детских глазенок… Моя рука с шариковой авторучкой сама забегала по бумаге, я перестал ощущать время и место, слышать что-либо кроме тех далеких звуков — я полностью улетел в иной мир, поражаясь тому, насколько он реален и живуч в моей душе.

Из ментального полета вернулся обратно в комнату на мансарде лишь к вечеру следующего дня. Оказывается, я заснул на пару часов, очнулся как от удара в спину, приподнялся на тахте, протянул руку к тетради — и бегло прочитал написанное. Первое, что пришло тогда в голову: откуда сие? Неужели это написал я, а не кто-то другой? Даже стиль не мой… И ошибок, моих обычных ошибок правописания, практически нет, как же так? Спустился вниз, в доме передвигаясь бесшумно как мышка, находилась прислуга, имени которой я даже не знал.