Меморандум - [48]

Народ расслоился на два лагеря: бандиты и жертвы. Разумеется, вступил я в ряды жертв, потому как «пивом не торгую и мзды не беру» и уж тем более не стану защищать наворованное с помощью смертоубийства ближних своих. Главк мой к тому времени был разграблен первыми и отдан на разграбление вторыми. Тогда я объединился с товарищами по несчастью и стал заниматься тем, что умел: строил объекты жилищного, промышленного и социального назначения, в сотый, в тысячный раз поминая добрым словом покойного отца и Димыча, которые сделали меня созидателем в самом высоком смысле слова.

Только не важно чем ты зарабатываешь деньги, если твой заработок превысил три сотни долларов, на пороге офиса появлялись плечистые парни в спортивных костюмах и заботливо предлагали за какие-то тридцать процентов от прибыли защищать тебя от жестокого произвола, царящего в стране. Ко мне в кабинет спортивные юноши приходили трижды, назначали встречу, на которую я приезжал на модном тогда шестисотом мерседесе вместе со старшим офицером безопасности в отставке, и нам как-то удавалось вежливо убедить представителей организованной преступности оставит нас в покое. Одно «но» — перед встречей я заходил в церковь и заказывал сорокоуст с нашими именами, что придавало нашему настроению устойчивый оптимизм, а словам — огромный логический вес.

Тем временем на меня сыпались сообщения: Серегу застрелили у дома, Мишку взорвали в машине, Людка умерла от сердечной недостаточности, Вовка помер от цирроза печени, по ночам я слышал пистолетные выстрелы и автоматные очереди, завывания милицейских сирен и далекие взрывы, а утром, спеша на работу, проходил мимо сожженных обменников, лавчонок, россыпи гильз, луж крови, бледно-желтых трупов, окруженных милицией. Нет, нет, а страх пронзит острой иглой затылок, невольно зашевелятся волосы на макушке, залетит в голову непрошенная мысль: сегодня он, а завтра можешь быть и ты.

Тогда в ближайший временной просвет убегал я от смертельной суеты в мирную тишину храма Божиего, и всегда находил там покой и уверенность в завтрашнем дне. Как все в моей жизни, вера моя имела весьма волнообразный вид, то есть, то крепла, то почти исчезала, вот и мои отношения с Церковью трудно назвать простыми. Только однажды повторилось нечто уже бывшее и на этот раз окончательно разрешило мои сомнения.

Мы тогда вели переговоры с Российским отделением ЮНИСЕФ по поводу устройства в детских учреждениях Европы скульптурных групп, вырезанных из дерева — очень модное экологическое поветрие. В организации работали в основном женщины от восемнадцати до тридцати, а руководила старая интеллигентка лет шестидесяти. На католическое Рождество они пригласили нас с полковником на застолье. И всё бы ничего, если бы не огромное количество ликеров с шампанским, сладких тортов, обилия женщин на двоих мужчин и время праздника — самый разгар православного поста. Мы, конечно, старались вести себя в рамках приличия, только после двенадцати это стало невозможным: в желудках в липком ликере с пузырчатым шампанским, плавали жирные сладкие куски торта; девушки нас разрывали на части: потанцуй со мной, в небольшом помещении сигаретный дым стоял коромыслом…

Когда в четвертом часу ночи на такси, скрючившись от боли в желудке и подступающей к горлу тошноты, я наконец, добрался до кровати в собственном жилище и прямо в одежде рухнул в белые покрова — тотчас провалился… в геенну огненную!

Меня объял горящий огонь, тело жгло, горело и не сгорало, надо мной закружились черные существа, тычущие в мой и без того пылающий в огне череп раскаленные острия длинных пик, орущие нечто ужасное от каждого моего стона и рывка. Не стало времени, я корчился от боли и беспробудной тоски, от абсолютной безнадежности и бессилия, казалось, миллионы лет…Пока на ум не пришли слова из Давидова псалма: «И призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя» (Пс.49:15).

И призвал…Только не сразу, а через силу, через мощное сопротивление извне, будто мне закрыли рот невидимой рукой, будто грозили уничтожить, сжечь дотла, если я осмелюсь произнести заветные слова. Но мне ничего не оставалось, как из последних сил выдавливать из обожженной глотки «Господи, Ииусе, помилуй мя!» Как только удалось выкрикнуть имя Иисус — тьма разлетелась, сгинула, а я вернулся на белые простыни своего одинокого жилища.

Бросил взгляд на часы: 4-47, значит не миллион лет, а всего-то с полчаса продолжалось мое мучение. Я бросился в ванную, посмотрел на себя в зеркало, уверенный в том, что поседел и весь с головы до ног обожжен — нет, просто помятая похмельная физиономия с растрепанными русыми волосами. А я-то думал, что хороший человек, а оказывается место мне в геенне огненной!.. Всё, иду сдаваться. Это предупреждение последнее.

На следующий день уехал в монастырь, исповедался, отстоял молебен перед образом Пресвятой Богородицы «Неупиваемая Чаша». Затем только на третий день удостоился разговора с начальником монахов, он на меня наложил «вечную епитимию на спиртное» и велел ежемесячно исповедоваться и причащаться, выполнять молитвенное правило и держать посты, среду и пятницу. Игумен монастыря во время прощания посоветовал прибиться к старцу Фоме, мол, у него есть благословение окормлять этих, — он скривился, — ваших, интеллигентов, в общем, — так что к нему, к нему давай, там таких целые штабеля…