— Знал, знал женщин старик. Описывал их не умозрительно, а с натуры, потому и достоверно.
Я сначала не понял, о ком речь, только видел, что опять Антонов отвлекает всех своей болтовней. Что-то ему Катя ответила, и Владик ей, горячась, возразил:
— Ну и подумаешь — Толстой! А я — Антонов. Но мораль для нас одинаковая, и судят нас, всех людей, по одному уголовному праву. Будь ты хоть граф, хоть министр просвещения…
Вмешалась и Дарья Тимофеевна:
— Никому не позволено людей обижать.
Катя сказала, покраснев:
— Вы меня не так поняли.
Владик Антонов:
— Женщинам свойственно преклонение перед славой. А слава слепа и часто выбирает себе жертву наугад.
"Почему жертву? — думаю. — А в общем-то именно жертву, конечно. Почему бы и нет?"
Я был благодарен Самсонову, когда он резко пресек стихийную дискуссию на литературную тему.
— Вы умно говорите, Владислав Леонидович. Это приятно всем послушать. Но за вами график на июль месяц висит. Хорошо бы им заняться.
Владик бросил на моего зама укоризненный взгляд и промолчал.
Прошла неделя, и за это время Иван Эдуардович показал себя аккуратным, внимательным работником. Ровно в девять он приходит на работу, деловито уточняет у меня задание и до обеда сидит за своим столом, не отрываясь. То же самое и после обеда. Иногда ему звонит женщина, — видимо, жена. С ней он говорит предельно тихим голосом, загораживая трубку ладонью.
— Да, — проносится по комнате глухой, суровый полушепот. — Нет… Ни в коем случае… Да… Только с моего разрешения… Ты не права… — и т. п.
К Самсонову все приглядываются, изучают его, и ему трудно. Но держит он себя с достоинством.
Первый раз видел его взволнованным, когда он обнаружил ошибку в расчете Дарьи Тимофеевны. Но то была ложная тревога. Дарья Тимофеевна не ошибается, только он этого не знал. Я сделал бестактность, отослав его с расчетом обратно к ней. Он с победным видом сел за свой стол и оттуда поманил Дарью Тимофеевну пальцем:
— Будьте добры, на секундочку.
Она, удивленная, подошла.
— Поправьте вот тут и тут! — приказал, именно приказал Иван Эдуардович и протянул ей бумаги.
Дарья Тимофеевна глядела на него с изумлением, как на черта. А Владик от радости и предвкушения даже достал сигареты и хотел закурить. Я погрозил ему кулаком. В комнате, по уговору, не курили.
Дарья Тимофеевна мельком просмотрела лист, пошевелила губами и изрекла:
— Да что это вы, милый человек, не разобравшись, пальцем грозите! Там, двумя строчками дальше, сносочка есть. В ней уточнение.
Самсонов побагровел, а уши его, кажется, мгновенно распухли.
— Спасибо, — сказал он. — Как же так!
— Некоторые большие руководители, — громко заметил Владик, — дадут фору любому арифмометру, даже японскому.
— Владик, — крикнул я. — А ну-ка разомни косточки, подойди сюда.
И сказал ему:
— Если будешь хамить, убирайся к чертовой матери.
— Куда?
— В отпуск. Тебе положен отпуск?
— Положен.
— Вот и иди в отпуск. Подлечи нервишки. А то кидаешься на людей, как собака на кость.
— Вас понял. Разрешите продолжать напряженный поиск новых решений!
— Продолжай!
Он вернулся продолжать поиск и зашептался с Катей, размахивая руками и дерзко смеясь. Катя не улыбалась ему в ответ, а только холодно покосилась в мою сторону.
В эти дни мы опаздывали с обзорной сводкой по Нечерноземью, и я тоже нервничал. В такое время из-за пустяка мог вспыхнуть скандал.
А почему сам в отпуск не еду? В чем дело? Есть заместитель, есть слаженный коллектив. Почему я третий год не беру отпуск? Да потому, что боюсь покинуть свою берлогу в кирпичном доме, боюсь перемен — верный признак старости. И я написал заявление на отпуск. Павел Исаевич подписал с необыкновенной легкостью. Это было даже обидно.
— На юг не езди, — напутствовал он. — Там светопреставление. Поезжай, Степан Аристархович, на Байкал. Вот мое слово. Ах, рыбку половишь, зверя достанешь… Ружье есть?
— Нет.
— Тогда в Карелию. Озера, благодать… А? Ха-ха-ха? С путевкой помочь?
— Не надо.
Я не знал, куда поеду. Более того, пока Заборышев давал свои советы, я уже пожалел, что затеял эту суету. Но не вырывать же бумажку обратно!
Расстроился очень с этим отпуском. И сгоряча пригласил на прощальный вроде бы ужин коллег — не всех, разумеется, а двух человек, с которыми работал долгие годы: Дарью Тимофеевну и Мишеля Демидова. С женами и мужьями-это четыре человека, Захар с женой — шесть. Потом взял и пригласил Катю. С ума сошел.
— Катя, — сказал я ей, — вы не удостоите меня чести?
— Удостою, — ответила она.
— Дело в том, что у меня собираются гости. И вот, если, конечно, вы не заняты…
— А когда?
— В субботу, если вас устроит.
— Меня устроит.
— Спасибо!
"Надо подлечиться у невропатолога, — размышлял я. — А то недолго стать всеобщим посмешищем".
Но радость пела во мне. В четверг и пятницу по вечерам закупал провиант — консервы, сладости, фрукты, вино. Три бутылки шампанского. Тонкую высокую бутылку коньяка — "Сюрприз", за двадцать рублей. Купил много соков. Холодильник не вмещал колбасы, сыры и паштеты. Одна индейка заняла полхолодильника. В ней было десять кило весу. Захар сам пообещал приготовить ее с черносливом, но я надеялся на Валентину, его жену.
