Мекин и... - [2]

Я стою почти на развилке дороги, которая ведет, если прямо, то на Солдатский пляж, а если налево - то на "дикий", в Херсонес.

Ходу от дома дяди Мити до трех рядом лежащих пляжей было минут десять, не больше. Жил он, можно сказать, почти в пригороде. То есть, большие дома уже строились, и даже еще ближе к морю, чем стоял его дом, но они не запоминались. Запоминались двух-трехэтажные строения типичного южного вида, кое-где даже с внешними галереями. Там было три пляжа: Детский, официально именовавшийся "Песчаным", зажатый между то ли военной базой, то ли военным училищем, и санаторием; Солдатский, впоследствии благоустроенный, что выражалось в том, что огромные глыбы на берегу засыпали острым щебнем в надежде на то, что море превратит его в круглую скользкую гальку - Солдатский, который после благоустройства переименовали в "Солнечный"; и вот этот самый "дикий", который и пляжем-то не был - так, узкая полоска под высоким обрывом, на котором и располагался этот сказочный древнегреческий Херсонес. Сказочным он был, кстати сказать, не больше, а даже меньше, чем многие другие места. То ли потому, что большая часть развалин продолжала медленно разваливаться прямо под открытым небом, то ли просто оттого, что не было в нем никакой музейности, по крайней мере, в той части, которая не была свезена в какое-то старое здание, переоборудованное под собственно музей, Древняя Греция представлялась в этом месте гораздо легче, чем в книжках с учеными и малоучеными названиями. Итак, наверху был древний Херсонес, вернее, то, что от него осталось, и знаменитый колокол меж двух колонн, известный почти всем, примерно как памятник погибшим кораблям; а внизу сидела у воды те, кому не хотелось, по разным причинам, идти на пляж официальный - то ли тянуло на романтику, то ли на свежий воздух. А пляж официальный, Солнечный, был уж официальным до ужаса - ровненько сделанный бетонный полукруг, охватывающий залив, со всеми непременными атрибутами почти городского пляжа, к примеру, продажей мороженого и пирожков (мороженое было фруктовое, по семь копеек, а пирожки, горячие и с ливером, по пять). Кроме того, там были расставлены плохо оструганые топчаны, а если топчана не доставалось пожилыми людьми особенно ценились места под навесом - можно было взять напрокат "лежак" или шезлонг. Еще напрокат можно было взять ракетки для бадминтона, ну и всякую прочую ерунду. А Песчаный пляж был просто квадратом сравнительно чистого песка между двумя высоченными заборам. Сначала его просто весь густо и тесно уставили топчанами. Потом слева, вдоль забора училища, или базы, построили двухэтажный пирс, наверх которого тоже наставили топчанов, и громко назвали все это сооружение "солярием".

Я стою на самом краю холма, за которым дорога начинает спускаться к морю. Моря еще не видно, еще нужно сделать два или три шага, но я почему-то стою и просто слушаю. Внизу, за негромким шумом толпы и частыми взвизгами детей, слышен прибой.

Конечно, не обязательно было ходить именно на эти пляжи - был еще пляж "Омега", названный так за сходство по форме с заглавной греческой буквой - узкая горловина залива и за ней ленивая широкая лужа, до безобразия мелкая (и потому безопасная для детей), и естественно, донельзя взбаламученная. На Омегу нужно было ехать троллейбусом, вечно переполненным курортниками с пляжными сумками, наполненными всевозможным припасом, в первую очередь съестным, и детьми с заблаговременно надутыми резиновыми кругами. Можно было дойти и пешком, но бабушке это было уже тяжело, а нам уже хватало разумения, когда она отставала, соизмерять шаг, если она не посылала нас вперед, скажем, занять место, а, заняв этот самый "топчан", сесть на него чинно и ждать, но не размахивать руками, и не вопить, как дочерна загорелый пацан рядом: "Мамань, газу, газу!", с характерным хохляцким "гхе". Из-за неглубины я не любил этот пляж, но зато на нем, в отличие от всех остальных, можно было взять напрокат почти настоящую весельную лодку, и заплыть на ней далеко-далеко, где вода становилась, наконец, чистой, и если подождать, мимо проплывала настоящая медуза - не та желейная плошка, которых было полно на берегу после шторма, а настоящая медуза - сантиметров тридцати, голубовато-розовая, с тяжелым стволом толщиной в руку, со всякими выростами и присосками. Таких медуз я в руки брать боялся - еще "стрекнут", как это с чувством превосходства говорили местные, стрекнутые неоднократно. А еще была Учкуевка, на которую нужно было плыть на небольшом катере почти полчаса. Она хороша как раз своей полной противоположностью Омеге - это был широкий залив, полностью открытый в море, и галечным берегом круто уходивший вглубь, так что в двух шагах уже было по шейку, и нырять можно было прямо от прибоя. Это, впрочем, тоже был цивильный пляж, с топчанами, шашлыками - на тех трех пляжах, около нас, шашлыки появились много позже - с многими загадочными киосками, вроде тех комков, что стоят повсюду, и так же торговали в них всякой всячиной.

И вот я стою здесь, за холмом, а где-то там внизу, совсем рядом, шумит себе море.