Медный лук - [33]

Погребение завершилось, Даниил отправился обратно. Увидел — кто-то торопится навстречу. С огромным облегчением юноша узнал кузнеца.

— Прости меня, друг мой, — Симон схватил его за руки. — Я пытался поспеть на похороны. Не возражаешь, если пойду с тобой?

Симон оказался единственном гостем на поминальной трапезе, устроенной соседями рядом с домиком. Все ели в молчании, а когда женщины убрали посуду и ушли, оставив их одних, друг повернулся к Даниилу:

— Что теперь?

— Думаешь, еще что-то надо делать? — устало спросил юноша.

— Сегодня нет, но завтра… Решил, как поступить?

Даниил отвернулся. С той самой минуты, как получил посланный Симоном черепок, он старался выкинуть этот вопрос из головы.

— Я сегодня спешил сюда еще и по другой причине, — объяснил кузнец. — Помнишь, там, в Капернауме я говорил, что собираюсь остаться с Иисусом. Но одно меня гложет — кузница-то закрылась. Дело тут не в деньгах. Я научился без них обходиться. Другое беспокоит — дело стоит, соседям негде плуг починить. Мне давно пришло в голову — ты мог бы помочь. Не поработаешь ли в кузне, пока меня нет, чтобы мастерская травой не поросла? Я буду страшно благодарен.

Симон всегда так — предлагает царский подарок, словно он, Даниил, оказывает ему любезность. Юноша глянул на дорогу, пнул босой пяткой пыльный кустик травы. Он чуть не плакал. И в то же время в нем поднималась дикая, почти неуправляемая злоба — даже страшно взглянуть другу в лицо. Все: знахарь, Лия, соседи, и вот теперь Симон — считают, он вернулся домой навсегда. А как насчет него самого? Жизни в горах? Там Рош, Самсон, там работа, кто ее делать будет? Поди уж, важнее пары плугов и колес, могущих понадобиться селянам. Все, что он так любит: ветер в горах, жизнь без забот о завтрашнем дне, дикие набеги — боролось в душе юноши с оковами, которые по доброте душевной накладывал Симон.

Но битва оказалась недолгой. Он пойман, и Симон знает — ему никуда не деться. Пусть Даниилу хочется бросить всем вызов, горным львом драться за свободу, он уже побежден — и побежден слабейшей. Не оставлять же Лию вот так сидеть в темноте за закрытой дверью.

Симон глядит куда-то вдаль, ждет, не говоря ни слова, пока Даниил подымет глаза.

— А пойдут они в мастерскую — ко мне? — вырвалось у Даниила.

— Это уж от тебя зависит, — улыбнулся Симон.

— Найти бы кого-то, кто присматривал за Лией, пока я работаю…

— Я об этом тоже подумал. Мой дом, в сущности, часть мастерской. Почему бы вам обоим туда не переехать? Могли бы пользоваться моими вещами. Тебе лучше самому за ней приглядывать.

И ни слова о треснувшей глине, покосившейся крыше и разбитой двери, прямо тут, у Симона за спиной. У Даниила перехватило горло, ему только и удалось, что выдавить:

— Спасибо. Ты так добр…

— Это для дела хорошо, — решительно возразил кузнец. — Ты наверняка отличный работник. Моя репутация — в надежных руках.

И деловым тоном принялся описывать Даниилу заказчиков, объясняя, что кому может потребоваться.

— Еще одно, — добавил он. — Время от времени, не слишком часто, в кузницу заглядывают легионеры, упряжь починить или застежку. У них вообще-то в гарнизоне своя мастерская, но иногда нужно мелочь какую быстро поправить.

— Ни за что не буду прислуживать этим римским свиньям, — ощетинился Даниил.

— Будешь, — спокойно отозвался Симон. — Будешь, и при этом со всей возможной вежливостью. Тебе предстоит понять еще одно, друг мой. Разбойнику в горах легко думать, что он ни перед кем не отвечает. Но в селении каждый в ответе за безопасность соседа. Если легионеру что взбредет в голову или просто придет охота повеселиться, сгодится любой предлог. Оскорбишь одного, половина селения лишится жизни. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Даниилу казалось — теперь все, последний удар, и оковы замкнулись.

Симон рассмеялся:

— Не гляди так мрачно. Лошадь заслуживает удобной упряжи, ей дела нет до того, кому она принадлежит — римлянам или селянам. Кроме того, негоже доброму зилоту напрашиваться на неприятности.

Даниил удивленно взглянул на друга. Неужели тот…

— Ты что, думал, все кончено, больше тебе не послужить своему народу? Нет, друг мой, патриоты живут не только в горах. Зилоты и в кузницах обретаются. Делай все, что считаешь нужным, — мастерская твоя. Только чтобы у соседей не было неприятностей. Договорились? Могу я на тебя рассчитывать?

— Можешь, — отозвался юноша, не зная, как благодарить Симона — теперь на душе уже не так скверно.

— Мне надо вернуться в Капернаум сегодня же. Верно, кто-нибудь из соседей поможет перенести вещи.

До наступления темноты Даниил успел подняться в горы и объяснить Рошу, что произошло. Вожак выслушал его в молчании, а потом заговорил:

— И что — твоя полоумная сестра важнее борьбы за свободу?

— Нет, — вспыхнул Даниил. — Но я не могу оставить ее одну.

— В синагоге гордятся милосердными делами. Пусть они о ней позаботятся.

Даниил вспомнил нетронутые куски хлеба на полу.

— Она с голоду помрет.

— Говорил я, есть в тебе мягкость.

На этот раз Даниил не отвел взгляда, спокойно посмотрел в глаза вожаку, произнес тихо:

— Я тебе докажу — ты не прав. И в селении не забуду, ради чего живу. Вот увидишь. Сердце мое здесь, в горах. И этого мне не забыть. Но сейчас пора возвращаться, завтра переезжаю в дом Симона Зилота.