Как только растает снег, я езжу на Расс, к маме. В Крисфилде сажусь на паром, залезаю в каюту, в ней всегда путешествуют женщины, но, просидев сорок минут на твердой скамье, встаю, чтобы дотянуться взглядом до окон и поскорей увидеть мой остров.
Паром уже почти там, когда я вижу Расс, низко лежащий в серо-зеленых водах Чесапикского залива, словно спина морской черепахи, и шпиль методистской церкви, взлетающий вверх из пучка деревянных домиков. Почти сразу мы окажемся в гавани, и нас привяжут к некрашеному двухэтажному зданию, где капитан Билли держит паром, а здание это устало опирается на длинный невысокий навес, под которым сложено все для ловли крабов. Чуть подальше — лавка Келлама, выкрашенная ярко-зеленым (в ней же — и почта), а за ними, на узкой полоске сухой земли — домики и белые изгороди селенья. Деревьев два-три — и обчелся, но кажется, что зелени много, из-за пышных кустов.
Причалов тут целый лабиринт. Я могу проглядеть каждый вдоль и обнаружить в конце халупу, где наши лодочники хранят все, что нужно для ловли и упаковки крабов. Если я приеду поздней весной, вокруг крабьих домиков будут поплавки, которые огораживают и сберегают эти создания, пока у них не нарастет панцирь. Таких, мягких крабов заворачивают в морскую траву, кладут в ящики, и капитан Билли увозит их в город, к торговцам.
Однако куда важнее крабьих домиков привязанные к причалам лодки. Они не похожи друг на друга, как их хозяева, но что-то обманчиво-общее в них есть: каютка на носу, плашборт, достаточно широкий, чтобы один человек мог переходить с носа на корму. Внутри, в корпусе, перед мотором и за ним, ждут завтрашнего улова дюжина кадок, одна-две ловушки, вроде коробок из мелкой проволоки, и несколько пустых корзин, куда положат наживку. Около лебедки, которая тянет ловушки вверх, стоит большая бочка. Туда вываливают добычу, и от хороших крабов — твердых, линяющих или мягких — отсортировывают плохих, мелких, а с ними морских ежей и медуз. Ракушки, водоросли, мусор — этого добра в бухте всегда хватает. На корме у каждой лодки написано ее имя, обычно — женское, матери или жены рыбака. Это уж зависит от того, давно ли лодка в доме.
Селенье, в котором двести лет с лишним живем мы, Брэдшо, занимает едва ли треть острова. Остальное — заболоченный и осоленный луг. В детстве я тайно радовалась первому теплому дню, потому что могла, сбросив туфли, встать чуть ли не по грудь в траву и чувствовать, как прохладная грязь ползет у меня между пальцами. Место я искала старательно, трава могла и поранить, а у нас в ней еще и скрывались жестянки, стекляшки, ракушки, которые не смыло море. Слабый запах травы смешивался с солоноватым духом залива, ветер холодил уши, руки покрывались мурашками. Потом, прикрыв глаза рукой, я вглядывалась вдаль, надеясь увидеть, как возвращается папа.
Остров Расс я люблю, хотя долго этого не знала, и теперь горько страдаю, что без мамы там не останется ни одного Брэдшо. У нее две дочери, мы с Каролиной, но нам обеим пришлось уехать.
Летом 1941 года, каждое утро по будним дням мы с Кристофером Пернеллом садились в мой ялик и отправлялись на ловлю. И я, и Крик были в этом деле мастера и всегда привозили домой немножко денег и очень много крабов. Крик был на год старше меня, он ни за что не рыбачил бы с девчонкой, но папа у него умер, и никто не взял бы его на настоящую лодку. Кроме того, взрослел он медленно, был жирный, подслеповатый, и мальчики с ним не водились.
А вот мы с ним подходили друг другу. Я в тринадцать лет порядочно вымахала, раздалась в плечах и вечно мечтала о красивых, романтичных происшествиях. Четырнадцатилетний Крик, толстый очкарик, чувствами не интересовался.
— Крик, — говорила я, глядя на алую зарю над заливом, — хорошо бы в день моей свадьбы было такое небо.
— А кто на тебе женится? — спрашивал он, не от вредности, из любопытства.
— Я его еще не встретила.
— Ну и не встретишь. Остров-то маленький.
— Я отсюда уеду.
— У мистера Райса девушка в Балтиморе.
Я вздыхала. Половина девиц и девочек была влюблена в одного из наших учителей. Только он был худо-бедно свободен. Однако не скрывал, что сердце его отдано балтиморской красотке.
— Как ты думаешь, — спрашивала я, двигая ялик багром и переносясь от своей свадьбы к свадьбе мистера Райса, — как ты думаешь, ее родители против?
— А им какое дело?
Крик заметил что-то вроде морской черепахи и сосредоточенно смотрел на торчащую из воды голову.
Я переместила багор на правый борт. За такую черепаху можно получить немало. Она разгадала наш маневр и юркнула в морскую траву на илистом дне, но Крик забросил сеть, вытащил ее и водворил в ведро, сопя от радости. Тут нам светило не меньше пятидесяти центов, в десять раз больше краба без панциря.
— Может быть, она больна загадочной болезнью и не хочет быть ему обузой.
— Кто?
— Набрученная мистера Райса.
Слово это я взяла из книг, хотя и немного перепутала. В местный лексикон оно не входило.
— Кто-кто?
— Невеста, вот кто!
— А откуда ты знаешь, что она больна?
— Оттуда. Их браку что-то препятствует.
Крик повернулся было ко мне, чтоб взглянуть получше, но в ялике не повертишься, так что он не стал рисковать ни временем, ни жизнью и, оставив меня с моей дурью, перенес внимание на морскую траву. Команда мы были хорошая. Я водила ялик багром быстро и спокойно, а он, при своей близорукости, подмечал в иле и траве даже кончик клешни. Редко пропускал он добычу, и знал, что я не качну и не дерну в ответственный момент. Конечно, потому он со мной и связался, а я с ним связалась еще и потому, что работали мы автоматически, и я могла в то же самое время витать в облаках. То, что Крика не трогает эта часть моей натуры, значения не имело. У него больше не было друзей, и он не мог рассказать обо мне что-нибудь смешное и стыдное. Сам он вообще не смеялся.
![Девять возвращений [Повести и рассказы]](/storage/book-covers/ed/ed7af831d7446cc273c19395f0b07a748a40724c.jpg)
