Медианн №3, 2020 - [63]

— Нет, вовсе нет. Если место под солнцем по праву занято тобой, ничто не властно согнать тебя с него. Ничто, поверьте мне.

— Даже смерть?

— Даже смерть. В памяти людей ты и твой труд останутся ровно настолько, насколько ты был лучшим в своем деле.

— А что значит по праву, сапожник?

— Это значит в меру способностей, которыми обладает человек.

— Иначе говоря…

— Да, именно так. Если человек теряет свое место, это значит только одно: оно должно принадлежать другому. Вот так.

— Складно у тебя получается.

— Такова истинная закономерность бытия.

Шавой задумался. Сапожник колдовал над его обувью, тихо насвистывая незнакомый мотив.

— Ты обретешь новое предназначение, — не отрываясь от работы, сказал сапожник. Он взял со стола шило и принялся проделывать в подошве отверстия.

— Новое предназначение?

— Такова твоя судьба. Хочешь еще чаю, господин?

— Нет, благодарю тебя. Как там моя обувка?

— Потерпите еще немного. Кстати, вчера я видел тебя с мальчиком. Ваш сын?

— Ум-м, да. Мой… Похож?

— Конечно, ведь он ваш сын. Во всем берет с вас пример. Похоже, вы хороший отец.

— Надеюсь.

Сапожник взял со стола толстую иглу и вдел в нее нитку.

— Значит, занять именно свое место в мире, и есть смысл, по-твоему? Смысл жизни?

— Конечно. Вы все поняли правильно. Но есть одна оговорка.

— Какая же?

— Это не по-моему и не по-твоему, это — на самом деле. Истинность того или иного явления всегда однозначна, всегда единственна, всегда постижима. Таков наш мир, господин.

— А как же ты узнал, что это именно твое место? Только не говори, что тебя привлек стук молотка или запах клея.

Сапожник улыбнулся:

— Будучи мальчишкой я заметил, что у лавки сапожника всегда стоят люди; получая назад свою обувь, они улыбаются и платят деньги. Вот так, господин.

— Честно говоря, не ожидал услышать такое, зайдя в лавку сапожника. Ты мудрый человек.

— Спасибо. Но это не мое предназначение. Кстати, я закончил. Примерить не изволите?

* * *

Хозяин постоялого двора — Крунт — вернул Шавою деньги. «Вы мои гости», — заявил он и был непреклонен. Он проникся к слепому и мальчику теплыми чувствами и желал оказать любую помощь. В незнакомом городе это было очень кстати.

— Почему ты так добр к нам, Крунт? Или у вас в Жданаро так полагается? Я много повидал на своем веку. И мне знакомо лживое гостеприимство, когда хозяин, недавно выказывавший почтение, назавтра нашептывает о тебе грабителям на окраине города.

— В память о дочери… Прошу, не унижайте меня платой за право помочь вам. Неужто не видите? — Крунт осекся. — Простите. Мое горе лишило меня возможности притворяться. В память о ней я помогу вам, чем смогу.

Больше он не обронил ни слова о горе, у которого не могло быть срока давности. Он не терзал постояльцев вопросами об их скитаниях и невзгодах. Глаза хозяина молча хранили болезненные воспоминания и незаданные вопросы — словно колодец, заполненный дождевой водой.

— Я понял, куда делась вся доброта и отзывчивость этого мира, — сказал Шавой, когда Крунт, почтительно склонившись (забыв, что господин не может оценить подобный жест), вышел из комнаты.

— Куда, мастер? — спросил мальчик, не понимая, что оружейник говорит не с ним, — сам с собой.

— Она нашла приют в трактирщиках. — Шавой невесело усмехнулся. — Если судьба в чем-то и благоволит мне, то во встречах с добрыми трактирщиками.

— Неправда, мастер. Судьба послала нам храбрецов святой Церкви!

— Ты прав, мальчик, прав. Я просто устал.

* * *

Шавой решил действовать. Промедление могло разрушить его планы. Он нуждался в информации. Для начала он послал Доместико в трактир — хозяин без лишних вопросов позволил мальчику разносить заказы, — собирать обрывки разговоров. Мальчик справился хорошо.

В Жданаро назревали волнения. Прямо в трактире люди в плащах северских наемников набирали добровольцев, обещая более чем щедрую оплату. Для чего? Похоже, этого не понимала и сама наемная сила, а сулящая золото сторона не вдавалась в подробности, ограничиваясь «серьезным делом, во благо Северии». Несколько раз упоминалось имя умерщвленного царя Самона.

— Доместико, мой мальчик, позови Крунта, — попросил оружейник на третий день пребывания в Жданаро.

— Сейчас, мастер.

— И пусть захватит вина, разговор может оказаться длинным. И… тебе не обязательно звать меня мастером.

* * *

Дверь в кабинет синдика больше походила на ворота, причем, амбарные — аляповатые, способные впустить груженый воз. Их не спасали ни резьба, ни узорчатая ковка.

— Старый идиот, — улыбнулся в усы Гарфан дер Лан, пока прислуга разводила тяжелые створки и поправляла серую дорожку, бегущую к столу, за которым восседал синдик.

— Доброго дня, капитан, — поприветствовал хозяин кабинета. Выражение бледного лица говорило о другом: доброй вестью стала бы голова дер Лана, внесенная за слипшиеся от крови волосы. Густые седые бакенбарды и красные глазки привносили во внешность синдика что-то звериное.

— И тебе, — сказал капитан.

Двери-ворота за его спиной закрылись.

В длинных канделябрах горели свечи, цветная мозаика окна и шелковые завесы почти не пропускали свет. Синдик заерзал в бордовом платье, расшитом раковинами. Он долго смотрел на кожаные сапоги Гарфана, прежде чем начать.