Мечты серой мыши - [98]

С этим он выложил передо мной внушительных размеров пистолет с глушителем.

Ему следовало бы еще раз попросить меня подобрать челюсть. Клянусь, я даже слышала, как она, падая, с треском ударилась о мое колено.

Когда я сумела собраться, а для этого понадобилось минут пять, я выдавила из себя:

— Но почему… ты-то не можешь пристрелить такую тварь, как я?

Он осунулся еще больше.

— Я защищал тебя. Я привык защищать тебя от всех невидимых врагов. И… я любил тебя. Конечно, я не принц, не голливудский актер и даже не молодой преуспевающий адвокат. Поэтому…

— Только не нужно пошлой лирики, — я скривилась. — Такие, как ты, таких, как я, не любят. Это противоестественно. Ты еще скажи, что влюбился в меня с первого взгляда.

— Отнюдь. Только когда я познакомился с тобой. Ты притягиваешь к себе, как магнит. Даже сейчас, когда я понимаю, что уже ничего не возможно, я пытаюсь тебя оправдать. Может быть, затем, чтобы память о тебе вызывала во мне приятные чувства.

— Господи! — Знаете, что такое боль? Всепоглощающая боль раскаяния. Я ненавидела и его, и себя. В ту минуту я впервые увидела жизнь в черном свете. Я понимала, что сама виновата. И уже ничего не могу изменить. Отчаяние мое было настолько глубоко, а ситуация настолько безысходной, что я протянула руку к пистолету. Пальцы сжали холодную рукоятку. Я в последний раз посмотрела на Умберто и в последний раз усмехнулась ему: — В ваших загашниках тайн нет машины времени?

Он мягко мне улыбнулся:

— Не делай этого.

— Бог есть? Ты знаешь.

— У нас нет религии.

— Но чьи же тайны хранит Храм?

— Не делай этого. Ты будешь жалеть. Но тогда уже действительно ничего нельзя будет исправить.

— Я попаду в ад?

— Я ничего не могу тебе сказать, — он откинулся на спинку стула. — Об этом могут знать только Посвященные. Я же говорю тебе, что выстрел в собственную голову — это действительно та ошибка, которую нельзя исправить.

Я ткнула себя в висок глушителем.

— Ты правда любишь меня?

— Я любил свою Амалию. Запутавшуюся девушку, за которой гонялись сотни недоброжелателей. Я не могу любить тебя.

— Это жестоко.

— Это твоя жизнь.

Я услышала, как пистолет плюнул выстрелом. А потом мир разлетелся на осколки.

— Эй-эй-эй! — неожиданно обозначился менеджер, о котором все забыли.

— Ну вот, — грустно прошептала я, глядя на черную дыру в потухшем мониторе. — Теперь к моим преступлениям еще причислилась и сознательная порча частного имущества. Во всяком случае, ночлег мне теперь обеспечен. А там, может быть, и бесплатный переезд на родину. В карманах-то у меня теперь только мечты о богатстве.

Позади послышался шум, издаваемый не менее чем десятком ног. Я оглянулась. В дверь ворвались ребята в коричневых пиджаках. Увидев Умберто, они застыли как вкопанные и мгновенно потупили взоры.

— Ну, началось. Зачем ты меня остановил, если знал, что за порогом толпятся парни, от всей души желающие меня прикончить? Похоже, именно это они сейчас и замышляют.

Умберто аккуратно вытащил пистолет из моих пальцев.

— Они тебя не тронут.

Он поднялся и жестом заставил заткнуться верещавшего в углу менеджера, который забыл о своем детективе и всю энергию переключил на обещание сообщить в полицию о моей выходке. Когда он заткнулся, в зале воцарилась академическая тишина. Я глянула на Умберто снизу вверх. Он показался мне чертовски внушительным и таким потрясающе красивым, что на глазах моих выступили слезы, а горло свело судорогой.

— Перед Храмом я говорю, — со странной повелительной интонацией вещал он, и его взгляд устремился на меня. — От зачатия до рождения проходит девять месяцев. Тебя зачали заново, и какой ты родишься в положенный срок, теперь зависит только от тебя. Если по прошествии положенного срока ты родишь на свет свое повторение, Храм будет вправе уничтожить тебя, как зло. До сей поры все твои проступки и преступления я буду считать своими и страдать за них, как человек, зачавший тебя и несущий за тебя ответственность.

Он окинул суровым взглядом храмовников, потом вздохнул и улыбнулся мне:

— Иными словами, ты должна кардинально измениться, иначе тебя убьют.

— Каким образом? — ошарашенно выдохнула я.

Улыбка сошла с его губ, словно ее ластиком стерли Больше он на меня не глядел. Он повернулся и прошествовал вон из зала.

Гурьба в коричневом двинулась за ним.

Опомнившись спустя минуту, я тоже вылетела на улицу. От здания Интернет-кафе отчалил потрясающий черный лимузин, которого в Италии просто быть не могло. Он был слишком внушительных размеров. Я подлетела к рассаживающимся по джипам храмовникам, дернула одного за рукав:

— Эй, вы что, все меня оставляете?!

— Так сказал Первый Посвященный.

— Какой еще Первый? В смысле главный?

Мой коричневый на секунду переполошился, поняв, что в трансе ляпнул лишнее. Потом поджал губы и, вырвав локоть из моих пальцев, юркнул в машину. Засим и распрощались.

— Эй, дамочка! — робко заблеял за моей спиной менеджер, когда джипы скрылись из виду. — А кто будет платить за компьютер?

Я повернулась к нему на негнущихся ногах и развела руками:

— Кажется, мне нужно позвонить маме… Благо, что она еще в Италии. Вы когда-нибудь слышали о Генрихе VIII?