Однажды утром я увидел движущуюся по полотну железной дороги толпу. Люди шли с обнаженными головами и пели хором незнакомую, очень грустную и очень красивую песню. Впереди шагал художник Шестибратов, крепко держа в вытянутых руках развеваемое весенним ветром огромное красное знамя.
Толпа останавливалась, образовывала круг, и мелодия взлетала к небу с новой силой. Песня брала за сердце. Я с вниманием вслушивался в её слова.
…Порой изнывали вы в тюрьмах сырых, — пели печальные женские голоса, и басы мужчин, будто морская волна, мощно вздымали мелодию на высоту.
Дирижировала толпой девушка в котиковой шапочке. Взбежав на насыпь, я сразу узнал в ней Раису Арсентьевну. Щеки её пылали свежим и радостным румянцем, синие глаза сияли. Я глядел на неё с восхищением. В порыве восторга она обняла меня за плечи и крепко поцеловала.
— Костя, Снегирек! Дорогой мальчик! Радость-то какая: в России революция! Царя больше нету!
Я зашагал с нею рядом, ощущая в своей ладони её горячую руку, и был счастлив как никогда. Мне сразу понравилась революция. Она вошла в мою жизнь вместе с весенним ветром, песней, развёрнутым флагом и человеческой дружбой.
Декоратор городского театра художник Шестибратов взял меня к себе в мастерскую. Я помогал ему писать декорации.
Ученик Пензенского художественного училища Шестибратов мечтал создать свою студию. Но это удалось ему не сразу. С винтовкой в руках он пошел драться за свою мечту.
* * *
Одиннадцатая армия вошла в наш городок на рассвете, а уже к вечеру улицы Почтовая, Атаманская, генерала Засса, Воронцовская были переименованы в Маркса и Энгельса, Ленина, Комсомольскую, бульвар Розы Люксембург. Наш Кривой переулок назвали Краснопролетарским.
На митинге в кинотеатре «Марс» после выступления товарища Подвойского я в числе первых записался в комсомол и был избран в городской комитет.
С мандатом на право реквизиции рояля для клуба коммунистической молодежи мы получили в коммунхозе наряд на подводу и вечером вместе с маляром Максимом Оладько подъехали к белому двухэтажному особняку домовладельца Хорькова.
Рояль выволокли на улицу и с огромным трудом уложили на сено. Сам хозяин помогал поднимать рояль на подводу, его испуганные слюдяные глазки подобострастно останавливались на наших суровых и непроницаемых лицах, но мы выполняли свой революционный долг и держались невозмутимо.
— Пути вам дороженьки! — с благостным вздохом напутствовал нас Хорьков.
Подвода тронулась.
Быстро темнело. Заморённые, похожие на высохшую воблу низкорослые извозчичьи лошадки натужливо тащили длинную скрипучую мажару. Мы с Максимом Оладько поддерживали рояль с двух сторон, чтобы он, не дай бог, не вывалился где-нибудь на ухабе.
В мандате значилось, что под клуб молодежи реквизируется особняк по улице III Интернационала, № 137. Но где эта улица — никто не знал.
Проехали из конца в конец весь город. Но улицу III Интернационала не знала ни одна встречная душа. В нависших сумерках нашу мажару с чёрным ящиком, обвитую густым облаком пыли, принимали за похоронную процессию: то и дело подбегали бабы и, крестясь, справлялись, кого хоронят. Сперва это нас забавляло, потом стало надоедать.
На площади наш подводчик вдруг заартачился:
— Чи до утра возить буду? Совсем кони пристали. А ну, давай выгружай!
— Ты что, дед, в уме? Здесь же площадь.
— А мне плевать. Снимай вашу чёртову музыку!
— Добре, батько, — примирительно загудел Максим, — зараз добегу до коммунхоза, спытаю, де та улица III Интернационала. — И он скрылся в темноте.
Прошло с полчаса, а проклятый Оладько почему-то не возвращался. Дед орал на меня уже не стесняясь.
— Сгружай к чертовой бабушке!
Однако сгрузить рояль вдвоем нам было не под силу. Крики и проклятия старика привлекли внимание патрулей. Из темноты возникли трое рабочих с винтовками.
— Что за шум?
Чтобы не раздувать скандала, я соврал, сказав, что на площади состоится митинг-концерт.
Бойцы дружно подняли и поставили рояль точёными ножками прямо на булыжную мостовую.
Я подмахнул деду подорожную, и он, ругаясь на чём свет, отчалил на своей грохочущей мажаре в ночь.
Вокруг быстро стала собираться толпа. Начал накрапывать дождь, но люди не расходились в ожидании митинга- концерта. Народ прибывал, а Максима все не было.
Рояль заботливо прикрыли солдатской шинелью. Откуда-то принесли два железнодорожных фонаря; в их тусклом свете реденько поблескивали алые и зелёные нити ночного дождика.
— Скоро там, браток? — нетерпеливо спрашивали из толпы.
Оставив у рояля охрану, я бросился в горком комсомола за помощью. И первая, кого я встретил в коридоре, была Раиса Арсентьевна.
— Костя! А ты здесь зачем? — удивилась она.
Я рассказал ей о моём безвыходном положении. Раиса Арсентьевна весело рассмеялась и положила мне руку на плечо.
— Не падай духом, твой митинг состоится!
За Раисой Арсентьевной ухаживал гимназист восьмого класса Кирилл Жукевич — оратор и руководитель кружка сокольской гимнастики. Втроём мы и отправились на площадь. По дороге нам повстречался Шестибратов, мы прихватили с собой и его.
