Мечта для нас - [37]

Наконец я набралась смелости и взглянула на его лицо. Глаза Кромвеля были закрыты, вечно насупленное выражение исчезло с его лица, сменившись чистым покоем. У меня защемило сердце, я широко открыла глаза.

Кромвель Дин был так прекрасен.

В животе у меня словно запорхали бабочки, в груди возникло странное, пугающее чувство. Я запаниковала. Захотелось прижать ладонь к груди, вскочить и убежать подальше от этого человека, из-за которого в голове рождались такие мысли. Нет, нет, нет, нет… Нельзя… нельзя позволить себе такое…

Кромвель резко изменил темп, и я отвлеклась от своих переживаний. Все его тело двигалось в такт ритму, и я не сомневалась: он даже не осознает, что движется.

Играть и творить – для него это было так же естественно, как дышать.

Я замерла, не решаясь разрушить очарование момента. Будь моя воля, я сидела бы на этом табурете до тех пор, пока Кромвель не устал бы играть. Я смогла выдохнуть, лишь когда он закончил, и эхо музыки, которую я еще никогда в жизни не слышала, смолкло.

Затихла последняя нота, и глаза Кромвеля распахнулись. Он стиснул зубы, и незамутненная радость исчезла с его лица, сменившись глубокой печалью. Он вспомнил, что находится в музыкальном классе, рядом со мной, а не в том сказочном мире, куда уносила его музыка. Он снова мучился, лицо его исказилось от боли.

Сейчас, находясь так близко, я поняла: даже во время игры он страдал.

– Кромвель… – прошептала я, борясь с внезапным желанием обнять юношу. Он выглядел таким одиноким, остался один на один со своей пустотой.

– Это было… У меня просто нет слов… Как?

– Это из-за концерта, – проговорил он так тихо, что я едва расслышала.

– Что?

Кромвель опустил голову и потер лицо ладонями.

– Я думал… – Он вздохнул. Мне показалось, он не закончит предложение, но, к счастью, я ошиблась. – Я думал о концерте. – На миг он плотно сжал губы, словно пытался сдержать рвущиеся наружу слова, но потом, кажется, решил, что должен выговориться. – Думал о той ночи… О музыке… – Он не мигая смотрел на белую стену, возле которой стояло фортепиано. – Думал о…

Я сглотнула. Хотелось спросить: «Обо мне?» Но вопрос так и не сорвался с моих губ. Только не сейчас, не после всего, что было. Нужно немедленно это прекратить, нужно уйти от Кромвеля. В самом начале нашего знакомства он вел себя очень грубо, недружелюбно, и можно было не обращать внимания на его привлекательность. Можно было не замечать, как перекатываются мышцы под его кожей, превращая татуировки в живое произведение искусства.

Но после того, как я увидела его настоящего, когда он сидел за пианино, после того, как он боролся с собой, прежде чем исправить мою работу, после того, как сегодня пытался помочь мне лучше играть… Он говорил со мной так тихо и искренне, его низкий голос был глубоким, как очередная написанная им симфония. В воздухе до сих пор витали отголоски его музыки. Трудно было не заметить настоящего Кромвеля.

Трудно было не обращать внимания на то, как он красив.

– Я… – Он откашлялся.

Этого хватило, чтобы разогнать колдовской туман у меня в голове, вызванный юношеским очарованием. Я взглянула на парня из-под полуопущенных ресниц, надеясь, что они послужат мне неким защитным слоем от внезапно нахлынувших чувств. Но Кромвель молча смотрел мне в глаза, а его щеки заметно покраснели.

– Ты – что? – прошептала я. В повисшей между нами тишине мой тихий голос прозвучал как крик.

– У меня есть еще, – проговорил он с таким видом, будто признавался в чем-то неприличном.

– Еще?

Он указал на листок, лежавший на пианино. У меня засосало под ложечкой от предвкушения.

– Идеи для композиции?

Кромвель коротко кивнул.

– Могу я послушать?

Он отвел глаза, его плечи заметно напряглись, и я затаила дыхание. Я не осмеливалась дышать, пока он скользил взглядом по комнате, избегая взгляда в сторону фортепиано. Кромвель боялся взглянуть в глаза правде, не хотел признавать, что рожден для этого.

Я смотрела на него, и на глаза наворачивались слезы. Что-то мешало юноше стать прежним, принять себя таким, какой он есть, и, что бы это ни было, оно его испепеляло.

Кажется, оно его просто убивало.

В этот момент я почувствовала, что мы с ним – родственные души. Он, конечно, никогда этого не узнает, но мы с ним… были очень похожи.

Все вышло само собой. Моя рука опустилась на плечо Кромвеля и накрыла вытатуированный на смуглой коже яркий крест. Я действовала инстинктивно, потому что испытывала потребность помочь этому замкнувшемуся в себе юноше и без слов показать, что я его понимаю.

Кромвель замер, а я не могла отвести глаз от его руки – та стремительно покрывалась мурашками. Красная роза, выглядывающая из пустой глазницы черепа, вздрогнула под моими пальцами.

Кромвель закрыл глаза и глубоко вздохнул. Я не убирала руку, на случай, если ему требовалась энергия, чтобы показать мне то, что он хотел, то, что было необходимо ему самому. Пальцы юноши опустились на клавиатуру – ему не нужно было открывать глаза, чтобы проверить расположение пальцев, он наверняка знал, каких клавиш касается. Такое знание приходит лишь после долгих лет тренировок.

Кромвель выдохнул и заиграл.