Мечники Гора - [51]

Кстати, все они были весьма привлекательными. Впрочем, это обычное дело, когда речь заходит о гореанских рабынях.

«Кеф», кстати, это первая буква в слове кейджера, что в гореанском языке является наиболее распространённым словом для рабыни. Пага-таверн с таким названием пруд пруди в любом гореанском городе, хотя, конечно, не на одной и той же улице. Я точно знал о таком заведении на Тэйбане, ещё по одному «Кефу» имелось на Венатика и на Эмеральд. Кроме того, маленький курсивный «Кеф» это ещё и наиболее распространенное на Горе клеймо для рабынь. Каждая из этих трёх рабынь носила такое на левом бедре чуть ниже ягодицы.

— Они охотно пошли с нами, — добавил наёмник.

— И даже более чем охотно, — засмеялся другой.

— Неудивительно, — кивнул я.

Незнакомые с традициями Гора могли бы подумать, что неизбежным следствием освобождения города станет и освобождение определённых рабынь, скажем, тех из них, что прежде были гражданками этого города, но были обращены в неволю. Однако гореанин смотрит на такие вещи несколько иначе. Многие из гореан — фаталисты, они полагают, что любая женщина попадав в неволю, принадлежит этой неволе, и даже уверены, что раз уж её горло должно было быть окружено прекрасным символом рабства, то таково было желание Царствующих Жрецов. Однако ещё важнее то, и это надо понимать, что, если женщина носила ошейник, то более чем вероятно, что она, в своём сердце, даже будучи освобождённой, будет носить его всегда. Она будет нуждаться в господине и жаждать его. Она понимает себя как что-то, что, принадлежит мужчине, идеально и полностью. В своём сердце и животе, она всегда будет дорожить своим ошейником. Тщеславие и пустота свободной женщины, её лицемерие и претензии, больше не доставят ей удовольствия. Она никогда не сможет забыть, каково это было, стоять на коленях, быть связанной и любить. Она всегда будет помнить цельность и красоту своей жизни в рабстве и о восторгах ошейника. Она будет, как говорится, «испорчена для свободы». Кроме того, в эти вопросы вовлечена гореанская честь. Скажем, если чья-то дочь окажется в рабстве, то это будет воспринято не в качестве прискорбной трагедии, как это могло бы быть в некоторых культурах, а как невыносимое оскорбление для чести семьи. Гореане, в конце концов, хорошо знают о множестве замечательных аспектов женской неволи, поскольку они могут иметь невольниц в своей собственности. У них нет никаких сомнений в том, что их порабощённая дочь будет хорошо служить своему владельцу. В действительности, если с ней такое случится, то лучше бы ей именно так и поступить. В конечном итоге, она теперь считается животным и расценивается как потерянная, причём полностью, для её семьи и для Домашнего Камня. Ведь нет же Домашних Камней у тарсков, верров, кайил и других животных. Таким образом, семья перестаёт даже думать о ней, поскольку она теперь рабыня. И, конечно, чтобы не бередить честь семьи её оставят рабыней. Безусловно, женщина, порабощённая в родном городе, обычно продаётся за пределы своего бывшего города. Работорговцы, например, крайне редко повезут продавать женщину туда, где когда-то было её родное место. Так что я не был удивлён тем, что эти три пага-рабыни, бывшие свободные женщины Ара, охотно и даже нетерпеливо сопровождали наёмников. Это было намного предпочтительнее того, чтобы быть привязанной голой к позорному столбу, и подвергаться ударам и издевательствам возмущённых горожан, а потом быть публично, церемониально выпоротой и под насмешки свободных граждан вывезенной из города, в открытом рабском фургоне, стоя в нём голой с привязанными к верхним дугам запястьями. Считается, что таким способом, по крайней мере, до некоторой степени мог бы быть стёрт позор, который она причинила городу своим рабством.

— Вы знали этих женщин? — поинтересовался я.

— Они частенько приносили нам пагу, — кивнул наёмник.

— Понятно, — хмыкнул я.

— Мы можем сдавать их внаём, — сообщил он. — На мехах они принесут хорошие деньги.

— Что, такие горячие? — полюбопытствовал я.

— Заводятся с одного прикосновения, — заверил меня другой товарищ.

— Отличные штучки, — похвалил я и, окинув взглядом остальных женщин, спросил: — А этих других тоже Талена к ошейнику приговорила?

— Ничуть, — ответил один из моих собеседников. — Они были наперсницами и даже соучастницами Убары, женщины из высших каст, богатые, занимавшие хорошее положение, сторонницы политики оккупации. Эти из тех, кто не только попустительствовали, но и участвовали в грабежах Тироса и Коса. Некоторые из них даже разбогатели.

— Коллаборационистки? — уточнил я.

— Они самые, — подтвердил мужчина.

— Некоторые из них узнали о том, что попали в проскрипционные списки, копии которых были расклеены по всему городу, — сообщил другой.

— Они поняли, что оказались в ужасной опасности, — сказал третий.

— И как только увидели нас, бросились в ноги, и принялись умолять о защите и разрешении сопровождать нас в нашем прорыве.

— Нам признаться, было не до них, — усмехнулся четвёртый, — самим бы ноги унести. Можешь себе представить нашу ситуацию. Вокруг враги, рыскают в зданиях, обыскивают мосты, прочёсывают башни, и всё ближе подбираются к нам. Тут о своих головах надо было думать. Всё чего мы хотели в тот момент, прихватить то, что могло представлять хоть какую-то ценность и бежать, спасая свои жизни. А тут эти пристали: «Возьмите, — говорят, — нас с собой!». Ну, мы от них, конечно, отмахнулись: «Оставайтесь, — говорим, — здесь, как заслужили своими преступлениями». «Нет! Милосердия!» — наперебой закричали они. «Вонючие самки уртов, мерзкие спекулянтки и предательницы, — обругали мы их, — оставайтесь здесь, посмотрите на город, который предали с высоты кольев, на которые вас посадят, а может, накормите угрей или кусты-пиявки!». Ну, они конечно, зарыдали и взмолились: «Нет, пожалуйста! Окажите нам милосердие!» «Какой интерес могут представлять для нас свободные женщины?» — спросили мы. «Свободные женщины?» — удивились они. «Никакого», — сообщили им мы. К тому времени мы уже могли слышать крики врагов, приближавшихся к нашему укрытию. Но и мы уже собрали всё, что смогли бы унести. «Возьмите нас с собой!» — заплакали они, стоя на коленях и протягивая к нам руки. Времени у нас почти не оставалось, и мы уже собрались уходить, когда они опять завопили: «Заберите нас с собой!». «Зачем вы нам?» — поинтересовались мы.