Меченый Маршал - [53]

Когда пыль немного улеглась, Якоб сильно хлестнул лошадь, выместив злобу и испорченное настроение на бессловесном животном, и продолжил свой путь.

Дмитрий, возглавлявший отряд, который с раннего утра занимался полевой выучкой, не заметил на скаку телегу, которую отогнал в сторону Тамош, потому что в это время вычитывал одного из неофитов.

— Ну и сколько можно с тобой возиться, Жак? — повернувшись в сторону молодого человека, он вдалбливал в его упрямую голову слово за словом, будто гвозди вбивал, — ты что, совсем не в состоянии выучить Уложение? «Когда они построены в эскадроны, никто из братьев не должен переходить из одного эскадрона в другой, либо садиться в седло, либо брать свой щит, или копье без разрешения. А когда они вооружатся, и двигаются эскадроном, они должны держать своих оруженосцев с копьями перед собой, а тех, кто с конями, позади себя, так, как приказывает Маршал либо тот, кто на его месте. Никто из братьев не должен поворачивать назад своего коня, чтобы сражаться или кричать, либо из-за чего-нибудь еще, пока они находятся в эскадроне»[2].

— Это же невозможно, Жак, — продолжал Дмитрий, — ты хватаешься за копье, не дожидаясь команды, словно меня не слышишь, строй не держишь, а щит так и не научился правильно наклонять, как ле Бон с тобой не бился. Не знаю, когда тебя можно будет рекомендовать к посвящению в рыцари, и уж тем более направлять в Заморье — одно слабое звено может свести на нет успех целого сражения.

Жак, как обычно, уткнув глаза в дорогу, и наклонив голову вперед, обиженно сопел, ничего не говоря в ответ. Дмитрий носил золотые шпоры, имел статус светского рыцаря, который служит установленный срок, и отвечал за военную подготовку братьев французской провинции, а Жак, несмотря на благородное происхождение, был пока простым оруженосцем, и ждал со дня на день посвящения в братья-рыцари. Он не знал, что сегодня в Боне прибывает сам магистр Франции, и церемония посвящения назначена на завтрашний день.

Добравшись до рынка, где, несмотря на раннее время яблоку негде было упасть, Якоб заплатил здешнему старшине за место, при этом незаметно подсунув ему отличный ошеек, чтобы тот и впредь придерживал для него передний ряд, и начал раскладывать свой аппетитный товар.

Он развесил туши на крюках, и уж было принялся за разделку, как в проезде появилась телега, запряженная мулом, которым правил маленький и очень толстый человечек в черной тунике с красным тамплиерским крестом. Это был конверс — наемный служащий из прецептории. Плащ, накинутый на его плечи, топорщился во все стороны, делая его обладателя похожим на огромного взъерошенного воробья.

«Воробей» внимательным взглядом оглядел прилавок, затем самого Якоба, неуклюже сполз с высокой телеги, и утиной походкой подошел поближе.

— Что пейзанин, свининку продаешь? — спросил он на удивление противным, писклявым голосом, с трудом подбирая бургундские слова.

Якоб, обидевшись на то, что его, зажиточного свиновода, в присутствии односельчан обозвал «пейзанином» какой-то иноземец, в ответ гордо промолчал.

— Свинки-то у тебя тощенькие. Небось, на паровых полях пасешь? — продолжал коротышка, не дождавшись ответа.

— Свиней пасу в баронской дубраве, на желудях — не выдержав такого оскорбления, огрызнулся в ответ Якоб.

— Да уж, — пропищал тот в ответ, — только эти желуди, видать, не впрок им пошли — ни мяса, ни сала. Ну да ладно, мне тут недосуг по базару гулять, так что, пожалуй, возьму-ка я все, что у тебя есть, и не обижу — пропищал толстячок, и назвал цену, втрое меньше той, которую Якоб собирался запросить.

От такой наглости у самого известного в округе свиновода, чье мясо, не торгуясь, забирали управляющие всех окрестных господ, перехватило дыхание. Но Якоб справился с собой и назвал ответную цену.

Толстячок набрал в легкие побольше воздуху, и разразился в ответ длинной тирадой, из которой ошарашенный Якоб узнал много нового о себе лично, о нерадивых бургундских свиноводах вообще, о том, каких хрюшек выращивают в герцогстве Афинском, и как должен бестолковый пейзанин ценить солидных покупателей, которые готовы забрать всех его «худышек» сразу.

Торг продолжался часа полтора. Вымотанный писклявой напористостью толстяка Якоб, был готов на все, лишь бы этот кошмар прекратился. В результате он выручил за товар намного меньше, чем рассчитывал. Кляня на чем свет стоит неугомонного тамплиерского конверса, он с неохотой уступил, и пытаясь хоть чем-то напоследок досадить разорителю, долго пересчитывал полученные деньги. Чтобы поскорее избавиться от толстячка, он сам переложил туши на его телегу, и как только повозка скрылась за углом, немедленно перепродал место знакомому зеленщику.

Чувствуя приятное позвякиванье в кармане Якоб, только для того, чтобы хоть немного прийти в себя после невыгодных торгов, заехал по дороге в кабак, выпил там в обществе старшего сына мельника и молотобойца из кузни полпинты виноградного сидра и еще долго проклинал жадных храмовников, которые богаты как сам султан, потому что золотом расплачиваются, а сами при этом норовят с трудового человека три шкуры содрать. Мельник и молотобоец сочувственно кивали да все чаще подставляли кабатчику пустые кружки — их угощал ограбленный тамплиерами свинарь.