Меч полководца - [34]
Года два наслаждался Мадамин-бек своей властью, а потом произошла с ним резкая перемена. Другие курбаши продолжали грабительские налеты на кишлаки и города, а Мадамин-бек затих.
Фрунзе заметил, что Мадамин-бек как будто ищет перемирия. Может быть, ему опостылело быть наемником англичан? Может быть, он понял, что дело все равно проиграно?
Стало известно, что Мадамин-бек готов начать переговоры.
Все знали, как опасно вступать в переговоры с басмачами. Уже не раз случалось, что курбаши приглашал к себе на мирные переговоры красного командира, угощал пловом, занимал цветистой льстивой беседой, а в это время к командиру неслышно подкрадывался один из басмачей и всаживал в спину нож.
Несмотря на это, Фрунзе решил, что поедет на встречу с Мадамин-беком сам. С собой он взял только двух сопровождающих, предупредив их, чтобы никакого оружия у них не было.
Мадамин-бек явился на условленное место в сопровождении целой оравы вооруженных басмачей. Он был в английском офицерском френче, в ферганской тюбетейке — черной с белым. На боку висела сабля в золоченых ножнах, на пальце сверкал крупный бриллиант.
Рассказывают, что Мадамин-бек не сразу определил, который из трех ехавших навстречу всадников — все в одинаковых выгоревших гимнастерках, в фуражках с алыми звездами — знаменитый русский сардар[8] Фрунзе.
Но рассказывают и другое…
До сих пор живет в Узбекистане легенда, будто при встрече Фрунзе и Мадамин-бек узнали друг друга. Будто были они знакомы по Иркутской или Александровской пересыльной тюрьме, где Фрунзе однажды защитил каторжника-узбека от конвойного.
— Я не сомневаюсь, что месяц или два вы еще повоюете, — по-восточному медленно говорил Фрунзе Мадамии-беку. — Но у вас нет поддержки в народе. Вас всего лишь боятся. Как только люди почувствуют, что мы можем их защитить от вас, — никто не даст басмачу и лепешки. Народ хочет мирно трудиться. Мы установим мир в Туркестане. И когда придет для народа счастливая пора, никто добром не вспомнит ваше черное имя. Пока не поздно — складывайте оружие. Я обещаю вам полное прощение…
Михаил Васильевич закончил по-киргизски, зная, что Мадамин-бек поймет:
— Даже если сидишь криво, говори прямо.
В ответ Мадамин-бек коснулся ладонью английского кителя — там, где было сердце.
— Клянусь жизнью, что буду честно служить Советской власти.
«Хитрит он или говорит правду? Согласен сложить оружие или просто прикидывается раскаявшимся, а потом опять повернет свой отряд против Советской власти?» — думали спутники Фрунзе.
— Я вам верю! — сказал Фрунзе Мадамин-беку. — Приводите свой отряд в Наманган.
Фрунзе и двое его спутников прошли мимо басмачей, смотревших исподлобья, вскочили в седла и выехали на дорогу.
Спутники поглядывали на Михаила Васильевича: не прибавить ли ходу? Черт их знает, этих басмачей, вдруг вдогонку полетят пули. Но Фрунзе не торопил коня. Он не лгал Мадамин-беку. Он на самом деле поверил басмачу.
И Мадамин-бек понял, что ему поверили. Понял по открытому взгляду Фрунзе, по тому, как спокойно уезжал этот непонятный ему, безоружный, доверчивый русский сардар.
С доверием Мадамин-бек встретился впервые. Англичане искали своей выгоды. Курбаши обмалывали п предавали.
Мадамин-бек привел свой отряд в Наманган. Фрун зе назначил его командиром красного конного полка.
Англичане назначили нового амир лашкар баши — Курширмата. Но вскоре новый амир лашкар баши прислал гонца к красному командиру Мадамин-беку, сообщил, что тоже решил сложить оружие, и пригласил на мирные переговоры.
Встреча была назначена в кишлаке Вуадиль.
На переговоры Мадамин-бек поехал с комиссаром полка Сергеем Суховым. Их сопровождал небольшой отряд.
— Вуадиль, если перевести, значит чистое сердце. Там святые места, — говорил Мадамин-бек по дороге комиссару. — Тот, кто назначил переговоры в Вуадиле, не посмеет обмануть.
Сухов молчал. Не очень доверял он и самому Мадамин-беку. Все-таки бывший басмач. Кто его знает…
Они ехали крутой горной дорогой. Впереди показались низкие дома с плоскими крышами.
У самого кишлака навстречу отряду высыпала толпа дервишей — нищих странников по святым местам. Дервиши исступленно крутились в дорожной пыли, что-то выкрикивали. Сухов придержал коня, чтоб не сбить ненароком кого-нибудь из этих полусумасшедших людей — в коросте, в грязных лохмотьях. Мадамин-бек ехал так, словно перед ним была чистая дорога, и дервиши сыпали ему вслед визгливые проклятия.
Улочка небольшого горного кишлака была безлюдна. Вдоль нее тянулись высокие глиняные дувалы.
Отряд двигался теперь гуськом, И когда он весь втянулся в узкую улочку, из-за дувалов выскочили прятавшиеся там басмачи.
Завязалась рукопашная схватка. Красноармейцы пробились к ближнему двору, засели за дувалом. Сухов пересчитал — осталось двадцать шесть бойцов. Двадцать седьмой — он сам. Двадцать восьмой — Мадамин-бек.
В конце улочки показался верхом на коне новый амир лашкар баши Курширмат.
— Выходи! — крикнул он Мадамин-беку. — Тебя не тронем!
Мадамин-бек выстрелил мгновенно, почти не целясь. Конь Курширмата рухнул в пыль. Одноглазый басмач с руганью выбрался из-под коня, спрятался за угол дома.
