Меч и его Король - [53]

— Я, Фрейр Рутенец, кровный брат Фрейра Вестфольдера, заявляю свои права на Фрейю Рутенку. По древним законам моей земли, согласно живому обычаю этой земли — я беру сию женщину в супруги. И да простятся ей отныне все грехи явные и неявные!

Разрозненные вопли ужаса и недоумения наконец сменяются мощными криками восторга.

Стелламарис поднимается ввысь, летит к мужу серебристой тенью — и тотчас оказывается в седле перед ним.

Хельмут, удовлетворенно вздохнув, растворяется в воздухе, но этого не замечает ровным счетом никто.

Ибо Фрейр Вестфольдер как раз ведёт в поводу своего чубарого: среди своих людей он как равный, лишь цвет волос и кожи отличает его от сторожевого войска.

— А теперь по тому же обычаю — под венец обоих! — кричит он зычно. — И потом — всем миром в Шинуаз. Растрясем эту башенку до основания! Что не пошло на помин души — на свадьбу растратим. Кто говорит, что дурная примета? Да к чему в них верить, а если и верит кто — сегодня мы создадим новую, морскую, солёную, рисковую!

Озирая свой народ, Фрейр нечаянно ловит на себе ответный взгляд Юлиана — и некая жгучая искра мгновенно пролетает из одного сердца в другое.

— И ещё слушайте! — снова говорит он. — Всё, чем владею, — с рукой моей милой сестры отдаю ныне брату. И добро, и талан, и землю. Королевство в придачу к девице — чтобы мне на свободе свою долю искать. А батюшку Кьяртана как ни на то упрошу!

Фрейр Вестфольдер говорит почти как по-писаному, так, как обучали его лелэлу Эсти, лаилэлу Бахира и нянюшка Стелла, но затверженные слова вылетают ныне прямо из его сердца, отверстого сердца, сердца, пронзенного стрелой из ясеневого лука.

Тут уже и священник подоспел. И хотя ныне во Франзонии говорят: «Плюнь — как раз в ассизца попадешь», этот из новомодного ордена Езу. Блестящий, как монетка только что из-под чеканного пресса.

И мантию невесте тотчас принесли — вышитую серебром по парче, роскошную, как епитрахиль или сон эротомана. И венцы для брачующихся: из мирта и майорана, такие в любой крестьянской семье после свадьбы висят в красном углу.

Естественно, продолжать гулянье собираются хоть и за рвом, но не в самой башне, а лишь в цокольном, несокрушимом ее этаже, что именно для таких скопищ и предназначен. Но не так долго, как полагается, когда величают первую пару в стране.

Потому что главная царская игра ещё не кончена.

Я лежал на своей кушетке в мутной полудрёме, когда с шумом ввалился Эрмин. Оказывается, некие опасные гости встретились с моим верховным конюшим и его сынком, через мою голову похитили четырёх самых лучших коней из королевской конюшни — и умчались в неизвестном направлении.

— Хотя про направление всё как раз известно, — процедил он. — Взирать на отправление твоего правосудия. Ты знаешь, что делу дали внезапный ход? Послали второй подлинник с отменой отсрочки? Держу пари — это всё снова поповы происки.

Я хотел сказать, что именно Дарвильи предупредил о незнакомцах…

Но откуда Эрмин знает то, чего не знаю я?

— Тебе кто о том доложил? — начал я — и прикусил язык. Ведь мессер так и говорил: я должен выставить себя неосведомленным глупцом, чтобы тайное стало явным.

— Иногда говорить так о святом отце почти равно богохульству, — строгим тоном произнес я, пытаясь как-то успокоить Эрми насчет моей оговорки. Хотя я и в самом деле не слышал о том, что моё решение перечеркнули, и его слова страх как беспокоили меня самого. — Да, насчет лошадей. Тор имел полное право распорядиться конным парком по своему усмотрению. И навряд им так уже злоупотребил.

— Сам поди посмотри, дружок. И увидишь, что они сотворили.

— Разумеется, с мессером я побеседую приватным образом — и спокойно. Иди, ты и так сделал слишком много.

На самом деле я с шумом и руганью появился на конюшне, велел подседлать бледно-золотого жеребчика, которого объезжали специально для моих парадных выездов, обнаружил, что его захватил мой названый братец, — и осерчал уже не на шутку. Даже сломал о решетку денника тот самый рутенский хлыст.

Выбрал самую хорошую кобылу из оставшихся. Гнедую, на которой обычно выезжала Зигрид. Сказал, что конвоя мне не потребуется.

Далеко, впрочем, я на этой кобыле не уехал. Нечто раздирало мою душу на части: я отлично понимал, что умом действую по указке Дарвильи, но сердцем… Сердце отчаянно противилось этому и не желало следовать по начертанному другим пути.

Мессер был в городе — как обычно, навестил один из светских скрипториев. Его передвижения мы отслеживали, кстати, с его собственного ведома и согласия.

Когда меня проводили к нему, он сидел — нет, почти возлежал — в раскидистом кресле с томиком стихов или чего-то похожего. Тросточка лежала у его правой руки.

— Ты не говорил, что с Фрейей так быстро обернётся. Это что — часть той самой ловушки, в которую ты заманил нас обоих?

— Не горячитесь. Я о том не знал, — Дарвильи небрежно отстранил мою шпагу своим тонким посохом. — Но предполагал, что они это сделают рано или поздно. Перечеркнут вашу латынь, поставят вторую королевскую печать — в смысле «исправленному верить» — и пошлют в Шинуаз.

— Так что теперь?

— Если вы хотите, можно выслать вперед конного гонца или скорохода, а сами выедете позже.