Меч и его Король - [38]

Когда мы дотащились до ее суковской двенадцатиэтажной башни (обещали сломать и переселить в новую, проворчала она, а пока только плитами снаружи обложили), обнаружилось, что хлама и ароматов у нее куда больше, чем у меня. Но хотя бы никто не бросался тебе тяжелыми лапами на плечи, стараясь облизать с головы до пят. Да и пахло приятно: тибетскими курительными палочками. Я сказал об этом.

— Мои постояльцы — не чета твоим вечным приживалам, братец. Не пьют, не едят и не выделяют побочных продуктов.

На самом деле постоянных жильцов у меня было немного: подлечивал и отправлял назад. Не было такого зверя, чтобы полностью завладел моим сердцем.

— Я сейчас кофе заварю, а ты иди в комнату, — продолжила Юлька. — Посмотришь моих новичков.

Я вошел под арку — и остолбенел.

Сад камней. Царство самоцветов. Друзы, жеоды, кристаллы повсюду — разве что неширокий диван был от них свободен да парочка ветхих стульев. Минералы сплошняком заполняли все горизонтальные и вертикальные плоскости: стояли на шкафах, этажерках и специальных подставках, висели в качестве кашпо или картинок… Журнальный столик, на который сестра заранее плюхнула вазочку с печеньем, и то был гигантской глыбой желтоватого кварца, отполированной сверху.

— Ну как?

— Потрясающе.

— Это из-за папы. Он ведь не так богат был деньгами, как друзьями, вот они и привозят всякие сувениры. Знают, через кого ему можно угодить.

Олька принесла закопченную медную турку и две ониксовых чашечки, на удивление тонких, и установила на горном хрустале.

— Знаешь, а внутри стола появляется радуга. Когда сама захочет. Или вот — смотри.

Над спальным диваном висела картина в черной оправе: срез родонита. Обычно рисунки на нем похожи на редкие деревья с переплетением ветвей, но тут был некий странный пейзаж: четкий абрис далеких гор, низвергающиеся с них потоки, одинокий кедр на вершине — и на переднем плане мягкая линия нагого женского тела. Венера Веласкеса, которая отвернулась от зрителей и смотрится, как в зеркало, в камерный мир, что всем ей соразмерен.

— Слушай, Юль, а воры тебя ни разу не навещали?

— Представь себе, нет. У меня и безделок полно, так ни на одну не польстились. Дядя Фил, помню, говорил, что их книга отпугивает.

— Фил?

— Филипп, лучший папин друг. Их компания тусовалась неподалеку, пока пятиэтажные корпуса не пошли под нож.

— А книга…

— Вот. Ты чего, ни разу не видел? Ах да, ты ведь был маменькин сыночек. А это он отцу принес, когда они с мамой уже для виду разъехались, но еще не отчалили за бугор. Меня самой при том, правда, не было.

Она сняла с полки и поднесла мне (иначе не скажешь) здоровенную книжищу в тисненой коже с металлическими накладками. В середину обложки была втиснута инкрустация: небольшой овальный камень с удивительным рыжеватым отливом. Огонь, в котором мелькают сгоревшие частицы.

Я невольно потянулся к нему рукой.

— Это опал такой. Благородный арлекин. Говорят, кабошон с мужского перстня. И что интересно — никто не может сказать, из какого месторождения. Хотя вроде как не искусственный.

— А что внутри? — я открыл обложку.

И снова удивился необыкновенному зрелищу: какие-то закрученные рисунки на всю страницу.

— Вязь вроде арабской. Каллиграммы — письмо, где буквы сложены в подобие рисунка. Папа пробовал читать, он ведь и северобедуинский, и фарси хорошо понимал, но тут стал в тупик.

Юлька закрыла книгу и положила на место.

Что-то тем временем происходило вокруг — кофе ли был чересчур для меня крепок? Или от моего любимого камня шли горячие токи?

— Говорят, он излучает что-то. Орлец. А у тебя висит над постелью.

— Ерунда. От него спится лучше.

— Юлька. Ты ведь понимала, зачем от нас обоих не прятали тайну?

— Усыновления? Да чего ж не понять. Только это чепуха чепуховая. Жениться, замужествовать, разводиться потом… У меня детей не должно быть, вроде как. По слюне прочли. Оттого я ни с какими парнями не тусовалась.

— А я ведь никогда не думал жениться. Как-то все девушки мимо прошли. Заколдовало, наверное.

— Наверное, оттого, что мы всю жизнь держались друг друга.

— Юл. Юлька. А если сейчас? Иного не представится.

Я поднял голову от хрустальной поверхности — и удивился. Моя знакомая до дыр Юлиана…

Она стала прямо хорошенькой!

— Нет, правда, — чуть спотыкаясь, говорила она. — Я ведь всю жизнь только тебя хотела. Только не знала, пока это… Не разъехалась. Ты ведь был такой весь мой, такой солнечный, теплый — и такой лунный. Лунный принц. Звёздный мальчик.

Ее пальцы взъерошили мою прическу и пропустили ее сквозь себя. Мои руки притянули ее голову через стол, а губы нашли ее рот.

Можно весь мир так притянуть к себе, а одного человека в нем потерять без возврата, понял я так, будто меня проткнули насквозь остриём рапиры.

… Мы вошли под сень родонита и повалились на постель прямо в одежде, срывая ее друг с друга, точно пожухшие листья. Губы наши рыскали по телу, как голодные зверьки, руки сцепились оковами, ноги сплелись мертвой петлей. Рушились города, воздвигались храмы, огонь сжигал бескрайние прерии, тысячелетние секвойи прорастали сквозь пепелище. Я пролился как вода, истаял, как свеча, проникая в нее каплями горячего воска. И когда, наконец, совершилось самое главное — ни один из нас, я думаю, не понял до конца, что это было.