Меч и его Король - [37]

В школе мы всегда записывались в один класс и одинаково страдали от наших увлечений. Учителя ставили нам на вид, одноклассники первое время пробовали издеваться над стремлением притаскивать за пазухой калечных воронят или в кармане — образцы придорожного известняка, но с Юлькой этот номер не проходил. И сама не давалась в обиду, и за мою честь билась как настоящий рыцарь: понаставила супротивникам немеряное количество синяков и причинила другие увечья, сама оставаясь практически нетронутой. Я ведь, на свою беду, еще и отличником был: тавро, которое не сводится.

Кстати, мы двойняшки и оттого были названы одинаково: Юлиан и Юлиана. Очередной повод для шуточек: Ульян Громов, Уля Громова, как у Фадеева… Хотя по паспорту мы Литвинов и Радлова — разнофамильные родители нарочно разделили нашу пару пополам, чтобы проще было в дальнейшем.

Это «дальнейшее» заключалось в том, что папа и мама, продав квартиру за хорошие деньги, эмигрировали в Израиль, я поступил в Ветеринарную Академию, а сестра — в Геологоразведочный Университет. Поэтому для нас были куплены однокомнатные квартиры — соответственно в Черемушках и Сукове.

И вот теперь, зайдя как-то в жарком месяце августе в прохладную утробу моей любимой станции, которая только что выбралась из тягот реконструкции, я увидел пару незабываемого вида. Девушка толкала перед собой гибрид инвалидной коляски с туристической раскладушкой — ручки, колеса, колесики, — а на ней в позе лежа пребывала ее подруга, с удобством разглядывая шедевры советского мэтра и во весь голос комментируя каждую с искусствоведческих и культурологических позиций. К великому смущению станционных дежурных и проходящей публики.

Разумеется, это мог быть только один человек в мире.

Моя верная сеструха Юлиана.

Тощее тело, острый, костлявый нос, длинные пряди какого-то нездешнего розовато-рыжего оттенка…

Она, по-видимому, что-то поняла, потому как приподняла голову и плечи.

— Юлька! — возопили мы в один голос, будто целый век не виделись. На самом деле — два студенческих года с небольшим гаком, но это было для нас практически одно и то же.

Сестра вскочила со своего ложа скорби и ухватила меня в свои немилосердные объятия.

— Я же искала тебя. Ты где летом пропадал — на сельхозпрактике?

— Ага. Коров за вымя дергал. Оператор машинного доения, представляешь? А ты чего — была на этих… полевых работах?

— Полевая практика, дурень. Кзыл-Алдан. Оттуда никакая мобила не берет.

Она махнула рукой:

— Ксана, знакомься. Это мой братец и почти что тезка. Это однокурсница.

Умеренно хорошенькая особа — и домовитая, сразу видно. Поздоровавшись, сразу занялась сборкой агрегата и выносом его за пределы. Видно, не в первый раз…

А Юлия ухватила меня подмышку и поволокла наружу — не по ступенькам, а по новому, с иголочки, эскалатору.

— Куда идем-то? — спросил я, запыхавшись. Потому что она бежала вверх с такой же легкостью, как я вниз.

— Ко мне. Если я верно понимаю, ты там всю квартирку успел насквозь продушить культовой «Эсти Лаудер».

По дороге она травила лихие байки о том, «как это у нас бывает». Типа ты спишь в палатке, а рядом с тобой спит медведь. Или — «над костром пролетает снежинка, как огромный седой вертолет». Шуточная такая песенка была. Снежинки же от жаркого воздуха тают. Или вот еще: они с товарищами отыскали такую здоровенную аметистовую жеоду, что самый маленький член экспедиции прятался в ней от дождя.

Я же в ответ рассказал ей почти что правду о том, как во время разгрома боевиками Сухумского заповедника обезьяны-ревуны ушли оттуда, пересекли всю страну поперек и обосновались на безымянном острове посреди реки. И там устроили коммуну с четкой социальной иерархией, боевым бета-отрядом, отлаженной вербальной коммуникацией и эмбрионом культуры.

Этот мой рассказ Юлька приняла с явным сочувствием по поводу моих умственных способностей. В ответ я спросил, что такое «жеода» и, уточнив, что пещерка в камне, усеянная иглами самоцвета, сказал:

— Не знал, что вы с собой белую мышь брали. И коврик для нее.

— Сам ты мышка белая, лабораторная, по кличке «Склифосовский», — отбрила она.

Тут стоит описать картину, что я вижу перед собой всякий раз, когда гляжусь в зеркало, пытаясь побриться — в двадцать лет у меня пух вместо щетины.

Волосы у меня очень светлые, тонкие — паутинные волосики, как говорила мама. Я их почти до плеч отпустил, когда стало можно. Кожа тоже светлая, хотя, в отличие от Юлькиной, хорошо принимает загар. Летом я делаюсь похожим на свой собственный негатив: смуглая кожа, выгоревшие пряди. Глаза у меня карие — две темных кляксы на фоне белков. Рост — вполне средний. Руки-ноги вообще небольшие: оттого я вечно вызываю раздражение в продавцах обуви, пытаясь купить в мужском отделе тридцать восьмой с половиной размер, а в детском — высокий подъем и элитную марку.

Надо сказать, что моя сестра куда лучше меня приспособлена к суровостям жизни. И характер бойцовский, и рост — не скажу, чтобы баскетбольный, но без каблуков она как раз с меня. И профессия вроде как более денежная. Хотя тут надо учесть, сколько мы тратим на наши хобби, а это никаким измерениям не поддается. Оттого мы оба не столько учимся, сколько шустрим по всяким доходным практикам, если можно так выразиться.