Майорат Михоровский - [5]

— А помнишь, что было в Шляхах?

Майорат остановился, повернулся к нему:

— Помню, Но там обстояло совсем иначе. Чвилецкий безбожно задержал выплату жалованья, тянул, как они ни упрашивали. Кроме того, условия жизни у рабочих были ужасными. Моим людям я объяснил, сколь безосновательны были бы требования повысить плату. Они поняли. Очень удручены происшедшим и готовы служить мне с прежним рвением. А их озлобленность против агитаторов такова, что я опасаюсь кровопролития в случае появления новых.

— О, новые не скоро заявятся!.

Оба умолкли. Вальдемар расхаживал по кабинету, пан Мачей смотрел в окно на старые деревья в парке и перепархивающих с ветки на ветку воробьев.

Шевелюра старца, его усы и брови были белыми как снег, сморщенное лицо казалось больным, плечи поникли. Он выглядел форменной развалиной. Только в глазах его светилась жизнь, ясный ум. В его облике отразились все тяжкие переживания, которые ему пришлось испытать. Но больше всего седины и морщин на гордом челе оставила мрачная драма в жизни внука. Смерть невесты Вальдемара стала для старика самой болезненной сердечной раной, самым острым, зазубренным жерновом на мельнице несчастий.

Теперь появились новые заботы, тревога за внучку вспыхнула с новой силой. Очнувшись от задумчивости, он сказал:

— Я получил письмо от Люции. Они с матерью в Ницце, но Люция хочет вернуться в Бельгию. Пишет, что предпочитает монастырь той жизни, какую ведет Идалька. Прочитай сам.

Он подал Вальдемару длинное письмо. Вальдемар внимательно прочитал его и усмехнулся:

— Неужели тебя это удивляет? Тетушка всегда была сумасшедшейПрости, дедушка, но это так…

— Ох, не извиняйся… Вальди; я сам прекрасно знаю, какова Идалька. Она и Люция — самые близкие друг другу по крови люди, но вместе им больше быть нельзя.

— Похоже, тетя хочет выдать Люци замуж. Иначе к чему все эти балы, маскарады, забота о том, чтобы Люци вечно окружала толпа чужеземных адонисов?

— Возможно, ею движет забота о счастье Люции?

— Но если сама Люция этого не хочет, не вижу никакого смысла в том, чтобы силой волочь ее к алтарю…

— Значит, нужно что-то делать. Люция очень расстроена. Нельзя этого так оставлять.

— Может, вы напишите тетке, чтобы она приехала на праздники?

Старик печально понурил голову:

— Идалька не приедет. Ее чересчур увлекает жизнь за границей. К тому же она боится народных волнений.

Вальдемар лишь пожал плечами.

В комнату тихо вошел слуга, остановился у двери и многозначительно кашлянул.

Пан Мачей беспокойно пошевелился. Майорат спросил:

— Что там еще?

— Новая напасть, пан майорат…

— Ну?

— В Шляхах опять бунт. Ограбили дворец…

— Ты что, рехнулся? Его ограбили дочиста в прошлый раз…

— Видимо, теперь докончили… Кассир убит, граф с супругой бежали.

— Откуда ты взял?

— Слухи ходят, пан майорат. Оттуда ехал лесничий, так он тоже про это говорил…

— Он еще здесь?

— Нет, уехал.

— Немедленно пошлите Юра в Шляхи. Пусть узнает, что там делается. Быстро!

Слуга выбежал. Майорат взглянул на побледневшего пана Мачея и спокойно сказал:

— Дедушка, не спеши тревожиться. Ничего еще не известно. Сомневаюсь, чтобы так быстро новый бунт вспыхнул там, где только что прошел один…

Пан Мачей взмахнул рукой. Глаза его горели, на щеках появился румянец:

— Вальди, я беспокоюсь о тебе. Понимаешь? О тебе. Такие времена настали…

Майорат взял руку старика, прижал к своей груди:

— Тихо, тихо, спокойно… Ничего не бойтесь, дедушка. Нет причин для напрасных страхов. Ничего со мной не случится.

— Но ты не поедешь туда?

— Подожду Юра с точными вестями.

Сгущались сумерки, одевая все вокруг серым покрывалом. Падал мелкий густой снег вперемешку с дождем. Ветер, пронзительно завывая, бросал в окна пригоршни мокрого снега. Из парка доносился скрип старых деревьев, словно, причитания нищих. Пан Мачей и майорат сидели в креслах, погрузившись в глубокую задумчивость. Старик беззвучно молился. Его высохшие, старчески холодеющие пальцы медленно перебирали бусинки четок. Майорат застыл, словно статуя, его бесстрастный взор был обращен за окно. Только чуть вздрагивавшие брови и ноздри свидетельствовали, что окаменевшее лицо скрывает кипение мыслей и чувств.

Оба одновременно услышали тихий шорох у дверей. Стройная девушка в черном бросилась к ним, сопровождаемая легким шелестом шелков и слабым ароматом вереска.

— Люция! — воскликнул Вальдемар, сорвавшись места.

Ответом ему были рыданья.

Вальдемар сорвал газовую вуаль, промокшую от дождя. Открылось тонкое личико Люции Эльзоновской, обрамленное пышными пепельными волосами. Девушка с рыданьями обвила руками шею майората:

— Наконец я с вами! Дома!

— дедушка. Не отойду ни на шаг! Вместе будем переживать добрые и злые дни…

— А ты не боишься, девочка? Беспорядки только начались, они могут и разгореться.

— Не боюсь, дедушка. Наконец-то я на родине. Нельзя покидать ее в такую минуту и развлекаться в чужих краях.

Пан Мачей отстранил внучку, пытливо оглядел ее:

— Как ты изменилась, Люция!

Она покраснела:

— Я стала серьезнее, дедушка, набралась ума… и о многом думаю теперь иначе.

Вальдемар поцеловал ей руку, одобрительно взглянув на девушку:

— Прекрасная перемена, Люция!